Мне показалось, что женщина всхлипнула.
— Ты молодец, Мишутка, — продолжила она после паузы. — Настоящий мужчина. Пообещал исправить оценку по русскому — выполнил обещание. Я и не сомневалась, что так будет. Я горжусь тобой, сын. Можешь считать, что начальную школу ты уже закончил.
Вслед за обонянием и слухом вернулось зрение. Я отметил это, когда тьма сменилась не просто светом, а покрытым сеткой трещин потолком и такими же белыми стенами больничной палаты. Разглядывал тесное помещение, где лежал (именно лежал: видел металлическое изножье своей кровати), наблюдал за покачиванием зелёных ветвей за окном. Пытался сообразить, почему меня так поразил вид из окна. Понял причину своего изумления, когда вспомнил: я попал в аварию в начале декабря — листвы на деревьях тогда не было.
Изменение в моём состоянии не укрылось от внимания больничного персонала. Уже через несколько минут после моего пробуждения вокруг меня суетились люди в белых халатах. Усатый медик (доктор?) водил перед моим лицом карандашом — я послушно следил за кончиком карандаша взглядом. Силился выдавить из себя хоть слово, но лишь сглатывал слюну: шевельнуть языком не получалось. Мои усилия заметил медик — он спрятал карандаш в карман халата, усмехнулся, покачал головой.
— Не всё сразу, молодой человек, — сказал он. — Не всё сразу.
В этот же день я увидел и лицо женщины, чей голос слышал на протяжении довольно продолжительного времени, пока находился в больнице. Она пришла в палату ближе к вечеру. Подошла к моей кровати почти бесшумно, как и раньше. Именно к моей кровати — не к кровати неподвижного соседа. В этот раз я заметил её присутствие до того, как она заговорила. Узнал не только её голос, но и запах её духов, напоминавший аромат цветов апельсинового дерева.
А вот лицо женщины знакомым мне не показалось. Если я и видел его раньше, то совершенно не запомнил. Хотя на память раньше не жаловался. С любопытством разглядывал молодую (едва за тридцать) розовощёкую женщину; невольно засмотрелся в её большие блестящие карие глаза. Отметил старомодную короткую стрижку (неужто такие снова вошли в моду?). Увидел, как по скулам женщины вдруг одна за другой заскользили чуть подкрашенные тушью слёзы.
Женщина склонилась над моей кроватью, приподняла чью-то руку (неужели мою?) — тонкую, с узловатыми детскими пальцами — поднесла её к своему лицу, принялась покрывать поцелуями. Я не чувствовал её прикосновений. Следил за действиями женщины с удивлением и… непониманием. Промелькнула мысль, что ко мне в палату пустили сумасшедшую. Потому что женщина явно ошиблась, приняла меня за кого-то другого. Я лишь убедился в своих подозрениях, когда женщина заговорила.
— Мишенька, — произнесла она. — Сыночек…
Безумной женщина не выглядела. Как и не показалась мне агрессивной. Её речи не походили на бессвязное бормотание. Звучали негромко, но чётко и понятно (с едва заметным южнорусским акцентом). Я слушал рассказы женщины — пытался если не вспомнить, то хотя бы представить всё то, о чём она говорила. Потому что заподозрил: сумасшедшим может оказаться вовсе не она. Смотрел женщине в глаза. Сегодня её голос мне казался необычно бодрым. Словно в жизни женщины произошло долгожданное радостное событие.
Она наглаживала и целовала (мою?) руку (я по-прежнему не ощущал прикосновений), глотала слёзы. И говорила: рассказывала о неизвестных мне людях, пересказывала содержание старых советских фильмов для детей, то и дело обращалась ко мне (называла своим сыном Мишей). На моего соседа по палате внимания не обращала. Отметил: заходившим в палату медсёстрам и санитаркам её поведение странным не казалось. Во всяком случае, удивления и тревоги я на их лицах не увидел.
Женщина просидела в моей палате до самого вечера. Меня не утомило её присутствие. Когда она ушла, за окном уже стемнело — я сразу же уснул.
А на следующее утро я присмотрелся к своему телу. Потому что отметил в своём облике странность: я словно уменьшился в размерах. Мелькнула мысль о том, что мне ампутировали ноги. Но ноги я рассмотрел (когда над ними колдовала медсестра), пусть они и показались мне чужими (тонкие, с гладкой белой кожей). Списал их странный вид на долгое пребывание в кровати. Ведь с декабря прошёл не один месяц — за такое время немудрено похудеть (особенно, лёжа на больничной койке).
Сколько я пролежал в больнице? Нынешнюю дату я пока не знал. Но, судя по листве на деревьях за окном, на улице давно не зима. От долгой неподвижности мышцы на моём теле превратились в кисель. Но руки и ноги на месте — в этом я убедился. Как и в том, что ко мне возвращалась способность здраво мыслить. Решил: пусть я всё ещё и не чувствовал своё тело, но внешне оно не походило на собранные наспех после автомобильной аварии человеческие останки.