Не спрашивайте, чем они думали. Не знаю.
А зима, повторяю, выдалась снежная, следы — чёткие. Коротко говоря, мародёров вычислили на счёт «раз».
Аккурат в это самое время «папа» на пару дней взял меня взаймы у «деда» — что-то там оформить. Сижу в штабе. Оформляю. А на столе — приказ на нескольких военнослужащих. Каждому по выговору. За что ж это им, думаю, такое счастье, да ещё и в письменном виде? Читаю: «за нетактичное поведение в столовой». Совсем странно. Особым тактом никто из нас в столовой не отличался, но чтобы вот так, приказом…
Слышу раздражённые голоса. Стремглав возвращаюсь на рабочее место. Входят начштаба и командир второго огневого. «Папа» вне себя, но связки от бешенства ему ещё не перемкнуло.
— Что это вы такое понаписали? — гневно гундит он. — Они свой склад ограбили! А вы: «нетактичное поведение в столовой»!
— А то нет? — обиженно оправдывается Кривенюк. — Тактичное, что ли, скажете?
Стремительно вырисовываю узенькие печатные буковки и делаю вид, что только этим и увлечён. Будем считать, повезло ребятам. Иначе бы загремели под трибунал.
Отрывок № 17
Дежурю в кабине. Душно. Дверца открыта. Дизель молчит. Слышу: где-то вдалеке включился ревун. Значит сейчас начнётся. Тянусь к микрофону.
— Доложите боеготовность! — гремит в динамике голос лейтенанта Мамолина.
— Не боеготов!
— Почему?
— Офицера нет!
— Прибудет — доложите!
— Есть!..
Минуты через две — снова-здорово:
— Доложите боеготовность!
— Не боеготов!
— Почему?..
И так примерно минут десять. А по нормативу, между прочим, на позиции следует прибегать минуты за три. В итоге Мамолин не выдерживает.
— Информирую, — злобно цедит он. — На нас со стороны границы идёт неизвестный самолёт. На запросы не отвечает… Доложите боеготовность!
Я, конечно, польщён тем, что он, лейтенант, информирует меня, рядового, но откуда я ему возьму офицера? Рожу, что ли?
— Не боеготов!
Наконец напичканный электроникой фургончик тяжело вздрагивает — и через порожек кабины неспешно, чтобы не сказать вальяжно переступает жизнелюбивый амбал лейтенант Паничев. Он только что из отпуска.
— Ну и что у вас тут? — чуть ли не позёвывая, осведомляется он.
Вскакиваю со стула-вертушки.
— Товарищ лейтенант! Границу пересёк нарушитель! Идёт прямо на нас, на запросы не отвечает!..
— Они там что, сдвинулись все? — дивится отпускник и отбирает у меня микрофон.
— Слушает Паничев…
— Докладываю обстановку! — скрежещет Мамолин. — Самолёт — наш, но с испорченным автоответчиком. Приказываю использовать его как условную цель и обстрелять!..
— Заряжать боевыми? — уточняет охальник Паничев.
В динамике визг ярости. Мамолин грозится доложить. Ябеда-корябеда.
Боевыми… Откуда у нас боевые?
Отрывок № 18
К радиотехникам стартовики испытывают примерно те же чувства, что и народ к интеллигенции: ишь, бела кость… К своим же операторам (и ко мне в том числе) у них отношение двойственное. С одной стороны, вторая батарея — значит, «желудки». А с другой, вроде бы и «геморрои» — кабинные сидельцы, «рукоятку мослать» не привычны.
Последний термин требует пояснения.
Как было уже упомянуто, заряжающая машина выезжает из капонира по рельсам — стоит кнопочку нажать. Но ток-то ведь могут и вырубить! Тогда надо выкатывать вручную. Это и называется «мослать рукоятку». Проще говоря — крутить.
Говорят, вьетнамцы для подобной операции отряжали двух-трёх человек — мелкий народ. Причём у них-то был семьдесят пятый комплекс, а у нас-то — двухсотый. И рукоятка крупнее, и заряжающая машина — дай боже! Тем не менее любой стартовик, вращая двумя руками вышеназванную хрень, обязан был успешно доставить изделие до пусковой установки.
Впрочем, служил у нас джигит, которому вполне хватало и одной руки. Звали его Ваха Данилеултанович Манцуев. Высоченный, широкий в кости, с гордой осанкой мушкетёра. Надо было видеть, как, совершая небрежные круговые движения правой, он выходил из капонира вместе с заряжающей машиной — и та послушно катилась рядом.
Отрывок № 19
Как-то незаметно канули полгода. А вроде тянулись, тянулись… Ушёл на дембель ноябрьский призыв. Ушёл Боря Котов, ушёл Володька Марасанов, весь в значках и надеждах, и дарёного «Швейка» увёз, оставив меня понимать тутошнюю жизнь в одиночку. Рядовой Горкуша тоже ушёл — и что-то стало без него в казарме скучновато.