***
Дискутировали о чем-то волнующем и интересном, что может волновать только поистине свободных людей. Чтобы пар не выкипел, не прошел через них насквозь, остужали себя копнами ветра, холодным бризом мелких морских волн. Впрочем, даже и пар, исходящий из них был каким-то родным, добрым. Буквально все в ребятах говорило о их радости от возвращения в море. Шла, пожалуй, вторая неделя их пути после выхода в новогоднюю ночь из Таллина. Все там, в Таллине, чувствовали мысленную необходимость в переменах, а Владимир, как капитан корабля, и подавно, но за имением чувства такта не мог вот так просто покинуть землю, края, в которых его приютил его лучший друг. И он нашел выход из положения. Он придумал такое решение, за которое «Спасибо» ему скажут все. Да что скажут! Мне кажется, сейчас, четырнадцатого января, и друг Владимира, и уж тем более Генриус, все уже успели обжиться на новом месте, и с радостью, по настоянию Ильи провожают Новый год. По моему, все они очень даже счастливы. Ведь дело было вот как:
По пробитии курантами двенадцати часов ребята, как и условились, пошли в разные стороны. Наша первоначальная плеяда героев: Илья, Владимир, Кристиан и Отти отправились покорять морские вершины, выбрав тропинку номер два, хоть лед нынче и был не слишком крепок, зато достаточно скользок. Генриус отправился, почти бегом, с новым, казалось, смыслом жизни первым путем на отъезжающую электричку. По его глазам было видно, что он знает, что делает. Друг же Владимира стоял в нерешительности долго, как это и бывает в таких случаях, а после, сжав волю в кулак, отправился по пути третьему, ведь он всегда мечтал стать путешественником. В Россию ли он отправился, или на запад, но я уверен в одном: сейчас, по прошествии четырнадцати дней с момента принятия решения он неизменно счастлив. Отплывая от пристани в Таллине (датчане привезли «Молодость»прямо туда-так им понравилось путешествие) взяли заскочившего уже на ходу Генриуса, который признался, что не знает пока ничего лучше своего домика в Копенгагене. И вот, два дня назад высадили Генриуса, попрощавшись с ним. В Копенгагене перевели деньги, вырученные за аренду лодки на счет Генриуса, и, побыв на открытии маленькой булочной на Ньюхавен, в доме Генриуса, прямо у воды, отчалили. Проплывая под знаменитым мостом, три раза погудели в гонг, и уже без абсолютно какого бы то ни было зазрения совести. Они теперь могли себе позволить десятки таких яхт, которыми в изобилии кишело море. Лишь понимали, что счастье не в этом, а в их любимой, вытащенной с Идэна «Молодости». Счастье в том, чтобы добраться до Афин, по дороге съев всю живность, которая бы хотела съесть их, счастье-узнать что-то новое, купить маленький домик в горах Чили, но никак не в яхтах, а если и в яхтах, то совсем чуть-чуть, ненадолго. Для Ильи было счастье в написании романа, которого готова была уже половника, и который он вдруг решил переписывать, да так, чтобы ни у кого и сомнения не осталось, он-писатель. Для Кристиан счастьем было преодолеть порог в четыреста отжиманий, ранее чем на половине пути до Афин. Для Отри-приготовить закуску из помидорок, плавленного сыра и хлеба, будто только вытащенного из печи. Умеют же в Копенгагене готовить хлеб! Для Владимира счастьем было успеть в Амстердам к полночи, как он и обещал, ну или рано поутру пройти, проплыть на «Молодости» все местные каналы. В Амстердам и правда успели. Зашли в местную гавань уже ближе к полночи. В предверии крещенских морозов Илья не преминул искупаться, прыгнув за своим, приобретшим цвет, вкус, запах и характер стальным жировиком в Голландскую бездну. Вынырнул весь веселый, довольный, почти не ощущающий от радости холода, и под изученные возгласы случайных прохожих на пристани полез греться обратно на «Молодость». Отти начинал что-то готовить.