попавшись споличным, лишил себя не только настоящей, но даже вымышленной конфеты, причем не на месяц и не на два, а на срок гораздо больший, еще более мучительный. Именно от этого воет организм, оттого, что его лишил конфеты. Воет, как малый ребенок, но ни в коем случае не от того, что результат теперь не будет достигнут. И вот еще его коронная фраза: «Видишь, мы все равно не справляемся, так зачем и дальше себя мучить, Пойдем, лучше, съедим еще конфету, и еще, и пончик. ну, а если тебе и впрямь это тк нужно, то завтра начнем все сначала, и я клянусь, что больше никогда-никогда не буду ее представлять. Но, согласитесь, съесть одну конфету за шестьдесят дней лучше, чем съесть пять конфет и пять пончиков за этот срок. И второе действие уже и правда может повлиять на результат, так как количество это немалое. В любом случае, согласившись в тот день съесть еще конфету и два пончика, вы либо обречете себя на неопределнные мытарства на неделю и больше между «все, завтра начну» и «ммм, как вкусно», либо и правда начнете завтра, но отставание в пять конфет точно хуже, чем в одну. А потому, начиная писать таблицу цель-срок-действие, лучше сразу отпускать пару дней на кризисы, а по их настпулении, сразу же, в тот же день стараться их исправить. В общем, где бы ты ни был, и что бы ни делал ты, не переживай, варьируй и всегда продолжай делать основное действие, которое себе поставил. Ну, а если результата пока нет, то это все еще ничего. Как мы знаем, везде и во все времена цыплят по осени считают. «Да, цыплят по осени считают»,-говорил Кристиан, вспоминая, как они заскочили в последний вагон поезда, вчера уходившего на Париж. «Да, цыплят по осени считают»,-вторил Отти… Про Париж. Ах, да, про Париж. Было это в первых числах мая, когда по России стоит на удивление холодная погода. Мы же на поезде из Амстердама с утра прикатили во влажный, теплый и громкий, суетный город Париж. Он встретил нас почти тропическим, по сравнению с теми местами, откуда мы пришли, дождем. Была весна. Город цвел. Для меня, как для человека, редко когда успевшего побывать на юге, приезд в Париж был почти эквивалентен приезду в Афины. Помню, как очень долго ли пешком до какого-то собора, сюда цветущего сиренью. Помню, как посещали настоящий Французский ресторан. Помню, опять же, и Нотр-дам-де-Пари, в то время еще находившийся на своем законном месте. Помню и ту площадку перед Лувром, где родители и правда покупали себе каштаны, жаренные на ветру. Помню и реку Сену, по которой, подплывая к Эйфелевой башне, мы тоже, собственно говоря, успели пройти. Город для меня двенадцатилетнего был наполнен некой взрослость, необычайными загадками и теплом. Помню девушку, которой, пожалуй, некое модельное агенство устраивало фотоссесию на берегу Сены. Воды в реке были мутными, но перила, камни и мосты-посветлее. И, казалось, несли в себе целую историю. Говоря в общем, наступал именно тот переломный момент, когда начинаешь подмечать первые необратимые изменения на пути к цели. Снег в Париже у ребят сейчас хоть и шел, но был намного более липкий, и теплый, и неизведанный. В Шербур и подавно кое-где цвели цветы. Из Эйфелевой башни, про нее, помню немногое. Помню большую площадку перед ней, на которой высиживали, продавая, разные белорусы. Помню большие очереди на подъем. Помню, по моему, лифт, и швейцара, высокого, в черном таком костюме, контролирующего лифт. Помню ремонт на одной из обширных Парижских лестниц, из-за которого мы опоздали, почти опоздали на вокзал. Вспоминая сейчас, по прошествии нескольких лет, Париж, замечаю, что было бы интересно приготовить местную кухню. Да и вообще, кухни всего мира, взятые в охапку и брошенные передо мной на стол. Сама возможность побывать Коста-рике, приготовив пиццу с кокосовой стружкой, делает, правда делает мою жизнь намного интереснее. К слову о годах, мы часто недооцениваем время. Как я уже говорил раньше, мы нерациональны в его контроле. Ложись человек спать в девять вечера, он невольно будет думать, как он хорош. Но человек, ложащийся в пол-восьмого, почему-то уже не замечает особенной разницы. он чувствует, что возможно все, и от этого лишь понимает, что делает самую малость. Так и с годами. Задумайтесь. Сейчас мне шестнадцать. В Париже я был четыре года назад. А теперь представьте, сколько подросток претерпевает изменений с двенадцати до шестнадцати лет. Довольно много, согласны? А теперь представьте, что все это время, все эти четыре будущие года до двадцати лет я стану выполнять лишь половину, треть, четверть того, что выполняю сейчас ради достижения своей цели. Мне кажется, я успею сделать довольно много в таком случае. Согласны? Мне кажется, если поставить конкретную цель на срок в четыре года и этак с месяц походить, хотя бы полчаса в день раздумывая над правильным условием для этого срока, то за будущие четыре года можно достичь реального успеха в той области, которую выберешь. Четыре года. Звучит несколько пустовато. Потратить четыре года на непрерывную работу над собой. Звучит несколько ужасающе. Так, как будто только что ты втоптал эти четыре года в грязь. Но то опять организм напустил на вас туман своей чувственности. Я вас уверяю, друзья, до этого вы годы напролёт, шесть, семь, восемь лет тратили вечер на просмотр телевизора, и, если уж так посмотреть, то занимались прежним-втаптывали своё время в грязь. Потому что время в любом случае уходит, и уходит безвозвратно. И его нельзя провести с пользой или вредом относительно жизни. Жизнь сама по себе пуста, ничто, лишь мы придаём ей значение. А потому, работая над собой, чувствовать себя ни хуже, ни лучше, чем, когда бы вы не работали над собой, вы не будете. Станет происходить лишь некое другое, организм ваш время от времени станет напускать на вас стрессы. Впрочем, напускать стрессы он будет в любом случае. Короче говоря, в работе или не работе над собой смысла как такового нет. Жизни нет