Он смотрел тогда, как пламя облизывает лист бумаги, как чернеют его края, как исчезают неровные буквы, торопливо написанные маминой рукой и думал, что, кажется, ждал чего-то подобного. Ему хотелось заплакать, но вместо этого он повторял раз за разом настоящее имя матери. Его пропуск в будущее.
Шпатц поднял голову и посмотрел в окно. Спускались сумерки, и кое-где уже засветились одинаковые тусклые шары светильников. Пожилая женщина курила, высунувшись из окна напротив. Силуэты двух мужчин, сидящих за столом виднелись в другом. Правилами этого дома запрещались шторы, так что стоило зажечь свет, ты превращался в такое же зрелище для остальных, как и они для тебя. Также правилами полагалось сообщать коменданту, если соседи занимались чем-то странным, непотребным или приводили к себе чужих людей.
Сколько раз Шпатц представлял, как много всего сделает, когда наконец-то получит свои долгожданные документы и избавится от стоящего над душой инспектора. И вот этот момент наступил, и что? Хочется просто сидеть на месте, смотреть, как за другими окнами идет чужая жизнь и ни о чем не думать. Правда стул не располагал к долгому сидению, так что Шпатц поднялся и решил пройтись. Благо, вечерние прогулки, как впрочем, дневные, ночные и утренние никакими правилами и предписаниями не запрещались.
— Добрый вечер, герр Грессель! — пожилой комендант кивнул, не отрывая взгляд от толстой тетради, в которой он старательно писал.
— Здравствуйте, герр комендант, — Шпатц приподнял шляпу. — Рабочие дела?
— Ах нет, что вы! — комендант отложил ручку. — Я пишу пьесу! На моих глазах столько всего происходит, что это готовые спектакли. Или кинофильмы. А моя супруга считает это блажью и глупостями всякими. Она дама строгая, так что я не смею приносить свои тетрадки домой. И помаленьку калякаю здесь, пока никого нет.
— Некоторых жен лучше не сердить, это точно — Шпатц остановился и протянул ключ от своей квартиры. — Я хочу прогуляться по окрестностям и поужинать.
— Приятной прогулки, герр Грессель. Купите брецель у старого Вурзеля. Его тележка на углу. Брецели у него невкусные, но у нас принято поддерживать старика.
— Спасибо, герр комендант. Достаньте мне контрамарочку на премьеру вашей пьесы.
Шпатц открыл дверь и вышел. Прохожих было немного, рабочий день в утренних конторах закончился уже давно, а вечерние будут трудиться до темноты. Шпатц вдохнул полную грудь городского воздухе, полного непривычных пока еще запахов и остановился. «Странное дело. Пока не укладывается в голове, что здесь мой новый дом», — подумал он и направился к брецельной тележке, явно знававшей лучшие времена. Как и ее весьма преклонных лет хозяин, клевавший носом на складном деревянном стуле. Вурзелю на вид было лет, наверное, сто. Он был одет в потрепанную военную форму времен до Реформации. На левой стороне груди — скромного вида орден. Серебряный глаз на черном эмалевом круге.
— Герр Вурзель? — Шпатц слегка поклонился и приподнял шляпу. Продавец брецелей встрепенулся. Его глаза неожиданно оказались вовсе не тусклого стариковского цвета. Цепкий взгляд в одно мгновение обежал фигуру Шпатца с головы до ног, тонкие губы расплылись в улыбке.
— Так точно, герр, извините, не знаю вашего имени.
— Грессель. Шпатц Грессель.
— Я никогда вас прежде не видел. Вы приезжий?
— Сегодня заселился в дом номер семнадцать, к герру Каупляйну.
— Да-да, мы хорошо знакомы с комендантом. Чего изволите, герр Грессель?
— Для начала брецель, герр Вурзель. — Старик с готовностью открыл тележку. — И, еще — хороший совет, пожалуй. Я бы хотел посидеть в каком-нибудь приятном месте, выпить пива или шерри. Если вы понимаете, о чем я…