— Вот как мы поступим, герр Грессель, — инспектор на несколько мгновений отвлекся от пустынной дороги и серьезно посмотрел на Шпатца. — Одним из вечеров мы возьмем бутылочку шнапса из моих запасов, и вы мне расскажете все.
«Договорились», — подумал Шпатц и стал бездумно смотреть на дорогу. Полотно из почти идеально подогнанных булыжников пролегало между невысоких холмов, кое-где украшенных небольшими группками невысоких деревьев. «Надо же, у нас даже некоторые центральные улицы после дождя становятся похожи на сточные канавы, а здесь до ближайшего города еще ехать и ехать, а дорога — камешек к камешку», — Шпатц вдруг почувствовал, что наконец-то расслабился. Инспектор молча вел мобиль, за окном машины — пасторальная идиллия, размеченная кое-где желто-черными столбиками. Редкие пушинки облаков в густой лазури неба. Темное золото солнечного диска у самого горизонта. Пестрые булыжники идеальной шварцландской дороги. С одной стороны, вроде бы окружающий мир остался прежним — в Сеймсвилле те же холмы, те же деревья, те же редкие гранитные валуны, утопающие в высокой траве. С другой — что-то неуловимо изменилось. Словно пограничное бюро — это не конструкция, возведенная людьми, просто в том месте, где им захотелось, а нечто большее. Граница другого мира. Чужого. Незнакомого. Подозрительно похожего на тот, который Шпатц только что покинул, но иного.
— Когда я впервые приехал в Чандор в составе посольства, — вдруг снова заговорил инспектор. — Я долго не мог понять, что вокруг не так. Вроде те же деревья, запахи, люди. Но всей кожей чувствуешь, что ты на чужбине.
— Я очень громко думаю, герр инспектор? — Шпатц повернул голову и посмотрел на краснощекий профиль Боденгаузена.
— У тебя лицо такое же растерянное, как у меня тогда, — инспектор усмехнулся. — То хмуришь лоб, то оглядываешься беспомощно. Ты ни разу не выезжал из Сеймсвилля, судя по твоей анкете. Так что я точно знаю, что ты чувствуешь.
— И это значит что-то особенное?
— Не думаю, — Боденгаузен пожал плечами. — Впрочем, профессор философии из Стадшуле со мной бы не согласился. Среди интеллигенции принято считать, что государственные границы — это объективная необходимость, и люди — только пешки глобального процесса. Или, говоря другими словами, мир разделен на безусловные части и меняется в угоду высшему смыслу.
— Не уверен, что правильно понял, — Шпатц наморщил лоб. — Граница объективна, то есть возникает сама по себе. И люди в любом случае ее возведут, потому что по-другому не может быть? А война?
— А война не начинается случайно. Если мир изменился, и границы сдвинулись, то у людей не будет выбора, кроме как последовать за ними. И воевать, если надо.
— И побеждает всегда только та сторона, которая служит высшему смыслу? Мир просто не позволит неправой стороне победить?
— Да, что-то вроде того, — Боденгаузен кивнул, повернул голову и подмигнул Шпатцу. — Хорошо, что я не философ. Но ты быстро схватываешь. Хорошее образование?
— Очень обрывочное, — Шпатц пожал плечами. — Школа грамотности, курс в инженерной части и частные уроки. Надеюсь его продолжить в Шварцланде.
— Правильный настрой, герр Грессель. Для фрайхера доступны курсы вольнослушателей в Стадшуле любого города, рекомендую воспользоваться этим правом сразу же, как только это станет возможным. Местное образование увеличивает как шансы получить статус эдлера, так и возможность найти хорошую работу.
Мобиль притормозил, Боденгаузен вывернул руль вправо. Второстепенная дорога сворачивала за холм и упиралась в высокие металлические ворота. Решетчатый забор оплетали колючие даже на вид кусты, усыпанные мелкими желтыми цветочками. Караульную башню справа от ворот Шпатц тоже заметил не сразу — будка с часовым пряталась в обширной кроне высокого дерева. Перед воротами — мощеный брусчаткой небольшой плац, на котором с комфортом могли разместиться три или четыре ластвагена. На уровне глаз на воротах ровными черными буквами было выведено: «Гехольц». Чуть пониже: «Карантинная зона». А над воротами сияли начищенной латунью буквы девиза: «Честность свободна от страха».
Глава 2
— Коэффициент вертикальной профилировки — семь, — доктор сделал шаг назад и убрал руку с макушки Шпатца. — Теперь подбородок максимально вперед и сожмите челюсти, герр Грессель.