— Почему? — Тут Берлин улыбнулся, затем облокотился о стол и чуть нагнулся вперед, как бык, готовящийся к нападению. — Я верю в Россию. Верю, что она изживет нынешнюю власть, как болезнь. Ведь другого пути нет. Либо страна выздоравливает, либо умирает. Поймите, Александр Борисович, нынешняя власть крайне неустойчива и сама является врагом себе. Чтобы такая власть была повержена демократическим путем на выборах, нужно пройти через все. Надо дать властям возможность сделать все те ошибки, которые они сделают неизбежно. Как бы тяжело это ни было для страны.
— Позволю себе вам напомнить, что «правые» проиграли на прошедших выборах, — сказал Турецкий. — Вам не кажется, что в этом есть и их вина? И что они сделали все, что могли, а теперь должны уступить место другим политическим силам?
Берлин нахмурил собольи брови и тяжело вздохнул:
— Нужно очень бережно относиться к нашему либеральному наследию, — изрек он. — Наша манера вечно все разрушать до основания и начинать с нуля приведет к тому, что мы никогда не попадем в период традиций, стабильности и поступательного развития. Невозможно построить все новое, заранее отрицая все старое. Это мое твердое убеждение. Я вас еще не утомил?
Александр Борисович усмехнулся одними уголками губ:
— Пока нет. Говорите. Должен же я понимать, с кем имею дело.
— Тогда слушайте! Это демократы создали в России нормальную жизнь! Без их реформ сегодня не было бы нашего президента, не было бы того более или менее нормального экономического развития страны. Президент получил от них в наследство устойчивую экономику! У них есть идеология. И, в конце концов, у них есть опыт.
— Если мне не изменяет память, — спокойно начал Турецкий, — ваш партнер по бизнесу Михаил Храбро-ицкий отнюдь не узник совести. Он задержан по подозрению в экономическом преступлении. А вы — в уголовном.
— Насчет себя я уже все сказал. А что касается ареста Храбровицкого… — Берлин саркастически усмехнулся. — Страна, в которой таких людей, как он, заключают в тюрьму, не имеет будущего. Это…
— Это ваше твердое убеждение, — закончил за него Александр Борисович. — Достаточно. Я вполне уяснил себе ваши политические взгляды. Равно как и экономические. Кстати, Борис Григорьевич, прокуратура снимает с вас обвинение в махинациях с векселями «Газ-промсервиса».
Берлин прищурил глаза:
— А вот это уже сюрприз. С чего бы это вдруг?
— Следователь Елагин тщательно во всем разобрался и установил, что у следствия нет доказательств того, что вы принимали участие в этом преступлении.
— А как с Семеновским?
— Следствие по делу Семеновского еще продолжается. Это все, что я пока могу вам сказать.
Пока Александр Борисович закуривал новую сигарету, Берлин молчал, с угрюмой иронией поглядывая на следователя из-под насупленных бровей. Но лишь Турецкий выпустил первое облако дыма, бизнесмен снова заговорил:
— Значит, вором меня сделать не удалось, так вы решили сделать из меня убийцу? Забавно! Генпрокуратура никого просто так не отпускает, правда?
— Если бы у следствия не было против вас улик, вас бы никто не задержал, — спокойно ответил Турецкий. — К тому же вы не хотите сотрудничать со следствием. Зачем вы придумали эту историю про ресторан? Ведь рано или поздно, но ложь обязательно бы раскрылась.
— Я не врал. Я действительно был в ресторане. С женой. Черт, да спросите вы у нее!
— Спрашивали, — кивнул Турецкий. — Она подтверждает ваши слова.
— Ну вот видите! — обрадовался Берлин.
— Но ваша жена — лицо заинтересованное, — продолжил Александр Борисович. — А других доказательств нет. Так что алиби у вас довольно слабое.
— Но ведь есть такое понятие, как презумпция невиновности. Или в нашей стране оно уже не действует?
— Действует, — «успокоил» бизнесмена Турецкий. Затем вздохнул, закрыл папку, лежащую перед ним на столе, и сказал: — Спасибо за беседу, Борис Григорьевич. На сегодня мы, пожалуй, закончим.
Бар, в котором маленький и юркий человек, похожий на крысу, назначил встречу генералу Грязнову, больше походил на привокзальный буфет провинциального городка, чем на столичное заведение общепита. Вывеска гордо гласила «Бар-рюмочная «Пикник». Какое отношение все это имело к пикнику, установить было решительно невозможно. Небольшой зал, выложенный кафелем, меньше всего походил на лесную полянку. А тусклые витражи на окнах, оставшиеся еще с советских времен и изображавшие нечто, похожее на заводской цех с громоздящимися станками, абсолютно не напоминали чистое загородное небо над сосновым бором.