Линкольн посмотрел на сына с усмешкой.
— Это очень грустно, — сказал Эйб. — И много ты задолжал?
— Пять долларов.
— В самом деле? В твоём возрасте это действительно много. Пари, я полагаю?
— Совершенно верно, сэр.
— И ты ищешь у меня деньги?
— Нет, сэр, я ещё до этого не дошёл. Я ищу бумагу.
— Бумагу?
— Да, сэр. Бумагу об освобождении негров.
Линкольн молчал с минуту.
— Ты её здесь не найдёшь, Тэд.
— Я так и думал, — сказал Тэд. — И я проиграл пари Джонсону и должен уплатить ему пять долларов. Я поручился за то, что Авраам Линкольн освободит негров, и проиграл.
Линкольн молча порылся в своём бумажнике и протянул Тэду пять долларов.
— Спасибо, сэр! — с чувством произнёс Тэд. — Камень упал с моей души! Я уплачу Джонсону и…
— Можешь оставить себе эти пять долларов, — сказал Линкольн, — это я плачу тебе за Джонсона.
— Как это так? — в изумлении прошептал Тэд.
— Джонсон проиграл пари, но нечестно брать деньги у слуги, который живёт на небольшое жалованье. А теперь прошу тебя уйти и больше никогда не входить в кабинет без моего позволения.
…В прокламации, обнародованной в сентябре 1862 года, говорилось:
«С 1 января 1863 года все лица, которые были на положений рабов в каком-либо штате или определённой части штата, население которого к этому времени будет находиться в состоянии мятежа против Соединённых Штатов, получат свободу отныне и навсегда. Подписано: Авраам Линкольн, президент Соединённых Штатов Америки, главнокомандующий сухопутными и морскими силами США».
Пушечные салюты и фейерверки потрясли города Америки. Возле Белого дома гудели толпы с флагами и плакатами. Взволнованные люди пели, приложив руку к сердцу:
«Отныне и навсегда!» Казалось, Америка избавилась от позора, который сковывал её цепями в течение сотни лет…
В этот вечер Джонсон долго возился в своей каморке. Он зажёг свечу и вытащил из сундучка помятый и засаленный портрет человека с высоким лбом, суровыми, светлыми глазами и упрямой линией рта, словно прорезанного ножом среди морщинистых щёк.
Джонсон долго смотрел на это лицо. Глаза пожилого негра были полны слёз.
— Это ваша победа, капитан, — шептал он.
Это был портрет Джона Брауна.
Пламенные сердца
В вагоне конки, которая шла из пригорода в Вашингтон, расплакался ребёнок.
Это была крошечная девочка, тщательно закутанная в старое одеяло. То ли ей не нравился трясущийся вагон с дребезжащими колокольчиками, то ли у неё прорезывался первый зуб, но от самого моста через речушку Анако́стия она непрерывно кричала.
Сначала это был обыкновенный плач. Потом в голосе шестимесячного создания появились раздражённые нотки. Она перешла на визг, да с такой силой, что ехавший рядом рабочий с ночной смены в доках вздрогнул и удивлённо посмотрел на мать.
— Может быть, что-нибудь попало в одеяло? — предположил он.
Мать отрицательно покачала головой. Это была работница лет двадцати, с усталым лицом и худыми, тонкими руками.
— Я думаю, ей холодно, — сказала она.
Апрель 1863 года был пронизывающий. После мартовских дождей зима неожиданно вернулась в Вашингтон. Ночью выпал снег, а сейчас он таял, задерживаясь фантастическими клочьями на голых ветвях деревьев. Ранние пассажиры пригородной конки кутались в шарфы и кашляли. От мокрых лошадиных спин поднимался парок. Кучер качал головой, глядя на грязное месиво между рельсами, по которому дробно топали конские копыта.
— Послушай, уйми наконец своего ребёнка! — крикнул кучер с площадки. — Ведь этак лошади испугаются!
Краснея от смущения, мать стащила с плеч потёртую шаль и стала кутать девочку. Но крик не смолкал.
Кучер остановил лошадей.
— Она у тебя мокрая, что ли? Сухая? Ну, знаешь ли, любезная, с такими детьми не полагается ездить в конке. Может быть, она больная?
— Поезжайте, кучер, — сказал пожилой рабочий, — а ты напрасно сняла шаль, матушка, сама простудишься. Гляди, что на тебе надето — одна рвань. Ну и угостил господь снегом в апреле!
— А каково сейчас на позициях? — вмешался докер из ночной смены. — Представляете себе, в какой грязи застряла наша солдатня?
Колокольчик звякнул, конка затряслась и потянулась в гору.
— У меня муж на позициях, — сказала молодая мать.
— Приезжает на побывку?
Мать отрицательно покачала головой.