Руперту не казалось, что свояченица вернется к мужу. С его точки зрения, Морган переживала тяжелый личностный кризис. Ей нравилось играть роль независимой и свободной женщины, но на деле она всегда оставалась за чьей-то спиной. Выросла под сенью Хильдиной опеки. Будучи гораздо способнее сестры, всегда подчинялась более простой, мягкой, цельной натуре Хильды и черпала в ней утешение. Школьные занятия и университет поглотили неуемную юношескую энергию Морган. Тогда же проскользнуло несколько эпизодических романов. «Все эти мужчины просто не стоят ее!» — жаловалась Хильда Руперту. И в самом деле, неглубокий человек не мог бы подойти Морган. А потом началось то, что Хильда называла «Таллис-фантазия. Жизнь Морган где-то в хрониках Мэлори». Руперту Таллис отнюдь не казался Рыцарем круглого стола. Но отчетливо видел, что бедного парня очень неплохо было бы отмыть. «Морган кажется, что, став женой Таллиса, она сумеет сочетать брак с забвением земного. В душе этой девочки прячется фанатичная монахиня». Руперт не понимал, что это значит.
Все эти события, думал Руперт, основательно задержали взросление Морган. И оно совершается сейчас. Ей нужно разобраться и в себе, и в окружающей ее жизни. Не представляю себе ее возвращения к Таллису. Но и возможностей продолжения связи с Джулиусом не вижу. Джулиус не принес ей вреда. Он встряхнул ее, может быть, выступил ее учителем. Но он не из тех, кто женится. Ему нужно периодически сбрасывать старую кожу. Какое-то время Морган придется побыть одной. Ее разрывают страсти, ей, вероятно, придется страдать и вынести страдания, о которых она пока не догадывается. Сейчас ей все еще хочется прятаться от проблем. Пытаться избежать встречи с самой собой.
Он вспомнил ее такой, какой видел в последний раз. В кухне на Прайори-гроув она помогала Хильде возиться с розами. Скакала вокруг нее в своих облегающих розоватых брюках и голубом хлопчатобумажном свитере, строила забавные рожицы, разбрасывала цветы, сыпала бело-розовые лепестки себе на голову, брала их в рот, совала Хильде за шиворот, вскрикивала, уколовшись, смеялась… А Хильда — улыбающаяся, спокойная, полноватая, с платком, повязанным на седеющих волосах, и в огромном мясницком фартуке поверх платья — продолжала спокойно отщипывать листья и составлять букеты, делая вид, что не замечает всех этих прыжков и криков. Со стороны ее можно было принять за мать Морган.
Ей нужно перестать отворачиваться от жизни, подумал он, чувствуя искреннюю озабоченность судьбой свояченицы. Я должен наставить ее, насколько могу, помочь. Нужно, чтобы она наконец разглядела свой путь.
Естественно и привычно мысль Руперта перекинулась к его теперь уже почти законченной книге на темы морали, и он снова задумался, в состоянии ли она помочь тем, кто, подобно Морган, потерял свое направление в жизни. Сумеют ли написанные им слова принести утешение, предостеречь от неправильного решения, укрепить в правильном? На этот вопрос он не знал ответа. Руперт не мнил себя крупным философом. Он был наделен здравым смыслом, накопил опыт и неплохо владел пером. Таких людей множество. На их фоне Руперт, как он считал, обладал дополнительно только одним: уверенностью в моральных ориентирах и смелостью говорить о них. Он знал разницу между добром и злом. Философы-моралисты, полагал он, обычно слишком застенчивы, в особенности теперь, когда им приходится держать в уме и логический позитивизм, и психологию, и социологию, и компьютерологию, и еще бог знает что. Они исписывают страницы, оправдываясь перед всеми подряд, и пишут любым языком, но только не своим собственным. Его книга — пусть она и не без недостатков — ни перед кем не оправдывается. Как только появится машинописный экземпляр, он даст его Морган. Пусть просмотрит, ему интересно знать ее мнение.
Руперт провел рукой по своим светлым волосам. Выгорев на солнце, они сделались непослушными и сухими, но то же солнце придало коже приятную гладкость и цвет полированной бронзы, что, как он прекрасно осознавал, делало его еще моложавее, чем обычно. Сегодня, на совещании с правительственными экономическими советниками, он должен выглядеть представительным и солидным. И он с этим справится без труда. Игру под названием «совещание» Руперт знал досконально. И давно уже перестал нервничать в присутствии этих новоявленных «шишек» или предполагать, что эксперты владеют некоей тайной проникновения в суть дела. Он повидал достаточно их промахов и в глубине души полагал, что на их месте справлялся бы лучше. Но все-таки они любимчики министров, и с ними необходимо соблюдать политес. Он будет вести себя сдержанно, с чувством собственного достоинства и едва ощутимой иронией.