Сестра теперь еженощно приходила к нему во сне. Еженощно огненное сияние, как балдахин, нависало у него над кроватью, и высокая белая фигура, исполненная глубинного спокойствия, молча смотрела на него. Ее глаз было не видно, но, распластанный, потный от волнения и чего-то очень напоминающего арах, он чувствовал на себе их внимательный взгляд. Это видение каждый раз потрясало его и часто доводило до изнеможения. Что-то было утрачено. Изменилась его ночная гостья? Или ему самому впервые открылось то, что было всегда? Ее появление не давало защиты или благословения. Ненависти в ней не было, но была некая двойственность. Что-то куда более значимое и величественное наблюдало за ним, но наблюдало с любопытством, напоминающим то, что выказывали давно населявшие уголки его мира когтистые и хвостатые существа.
Неожиданно все вдруг куда-то поехало, и тут же появилось физическое ощущение бездонного и ничем не заполненного пространства. Оно окутывало, но не защищало и заставляло кружиться, кружиться, кружиться, чувствуя, что вот-вот утратишь равновесие и упадешь. Крепко схватившись за край стола, Таллис уставился на свою руку с красным кровавым пятном проступившим на платке Джулиуса. Искушение, узнаваемое и как всегда непонятное, овладело им. Давно знакомое бесформенное свечение обособилось от него, и впервые в жизни Таллис сумел поверить, что оно иллюзорно. Может, его сестра действительно повелительница иного мира, и это сияние просто отблеск, который оставляет за собой ее великолепное одеяние?
12
— Так, значит, эти мои визиты не досаждают? — мягко спросил Джулиус.
— Нет. — Хильда выпустила его руку из своей. — Ваши приходы — огромное утешение. Не знаю, как я прожила бы это время, не имея кого-то, с кем можно выговориться. Не имея возможности выговориться с вами. Вы так тонко все понимаете.
— Ну, не так уж я все понимаю, но предан вам всей душой.
Только что прошел дождь, но теперь сад был залит таинственным зеленовато-золотистым светом. Близился вечер. Хильда и Джулиус сидели в гостиной за чайным столиком. Чай был выпит, но к ореховому торту оба они так и не притронулись.
— Уверена, что вы правы. Вы меня убедили, — сказала Хильда. — Лучше всего спокойно ждать и предоставить им самим распутать этот узел. — Ее глаза были устремлены на опадающие розы.
— Видите ли, они очень горды, — сказал Джулиус. — Будем щадить эту гордость.
— В каком-то смысле все это мне так несвойственно…
— Я знаю. Но помните: вы приносите себя в жертву им. Вы страдаете, но избавляете их от страдания.
— Вы так доходчиво все объясняете. Да, я уверена, что Руперт расскажет мне обо всем. Ведь расскажет, правда?
— Конечно. Сейчас он в растерянности. Но все уляжется, и тогда он расскажет. Вы должны проявить терпение, Хильда. Ведь мы же не предполагаем, что там на самом деле что-то происходит?
— Что-то на самом деле происходит, но со мной, — сказала Хильда. — Что-то… возможно… испорчено навсегда.
— Я рад, что вы говорите «возможно». Этим мыслям нельзя поддаваться. Ваш долг, Хильда, сохранить невредимым то, за что вы ответственны.
— Дело не только в Руперте, но и в Морган… О господи… Простите, Джулиус, мы снова идем по тому же кругу. Вы так любезны, выслушивая эти мои бесконечные сетования.
— Я понимаю, понимаю; дорогая. Вам нанесен удар с двух сторон. Но только не надо преувеличивать. Тут отчасти и я виноват. Мы столько раз все это обговаривали, что волей-неволей раздули происходящее. А нужно помнить, что между ними нет никакого романа, и они вовсе не планируют бежать или что-то еще в этом роде. Перед нами всего лишь мимолетный зигзаг эмоций в отношениях зятя и свояченицы. В этом нет ничего необычного. Морган нуждается в помощи, Руперт способен ее оказать. Больше нет ничего.