Но Питер не сел. Отца он как бы не замечал.
— Так, значит, это правда. — Он в упор посмотрел на Морган.
— Что «правда»? — Усевшись, Морган разглядывала его. Ее лицо пылало, но держалась она спокойно и твердо.
— Что ты спишь с моим отцом.
— Какая чушь. Я, разумеется, не сплю с твоим отцом. А теперь успокойся и…
— Почему же вы сразу мне не открыли? И почему были в спальне, постель разобрана, а у него такой вид, будто…
— Немедленно прекрати, или я рассержусь! Мы просто кое-что обсуждали. Постель у меня всегда целый день не убрана. А то, как ты стучал, заставило нас колебаться, стоит ли открывать.
— И что же вы обсуждали?
— Кое-какие свои дела.
— А почему он сказал, что задержится допоздна в офисе, если на самом деле шел сюда?
— Он собирался задержаться в офисе, но я позвонила и попросила его прийти. А если уж ты хочешь знать, что именно мы обсуждали, то обсуждали мы твои дела. Твою учебу.
— К сожалению, я не верю ни слову. — Питер был очень бледен и мелко дрожал. Глаза так и впивались в Морган.
— Послушай, Питер. Мы с твоим отцом не состоим в любовной связи. Это совершенно дикая идея. Посмотри сам, ты разве не видишь, что я говорю тебе правду? Руперт, скажи хоть слово. Что с тобой, ты язык откусил?
— Это правда. Все, что она говорит, — правда. — Но ему было все еще не поднять голову. Голос звучал сдавленно, и слова доносились едва различимо. Рот был словно забит камнями.
— С чего ты вдруг заявился и начал так безобразно колотить в дверь? Что случилось?
— Кое-кто рассказал мне… о тебе и отце.
— Рассказал? Кто?
— Неважно. Я ему благодарен. Но хотел убедиться собственными глазами. Убедился. Сразу мне было не поверить. Но потом я увидел его машину, а теперь — вас… двоих… Так что мне все понятно. Но не беспокойтесь. Я ухожу… а вы возвращайтесь к своим занятиям.
— Питер, не мели чепуху, — отрезала Морган. — Ты злишь и отца, и меня. Надеюсь, ни ты, ни таинственный «кое-кто» не рассказали этой басни твоей матери?
— Нет. Она ничего не знает. Во всяком случае, не знает точно. И у меня нет желания просвещать ее. Храните свои секретики. Пока это вам в удовольствие.
— Питер, это уж слишком. Я рассержусь всерьез…
— Ты забавлялась со мной, — не слушая, продолжал Питер. — Как я только не понял, что ты за штучка! Сама все затеяла. Целовала меня, каталась со мной там на просеке по траве. Отлично знала, что я влюблюсь в тебя. А неделю спустя решила, что с меня хватит, и взялась за него. Еще через неделю будет, вероятно, кто-то третий.
— Питер!
— Полный порядок, я ухожу.
Он повернулся к двери и вдруг замер. На столе в маленькой прихожей лежал, прижимая письма, кусок малахита. Обернувшись, Питер подошел к Морган, поднявшейся и стоявшей теперь посреди комнаты.
— Похоже, он подарил тебе этот зеленый камень. Давным-давно, когда я был маленьким, он подарил его мне. Потом забыл и унес его к себе в комнату. И обо мне он забыл. Совершенно забыл, абсолютно. А то, что ты говорила на просеке, — вранье, и я убедился в этом. Отец твой спит на дне морском — ничего не доказывает, и нет никакой «дивной формы», а есть только мерзость. Колокола-то звонят, но их звон не радует. Нет, не радует.
Неожиданно из глаз Питера хлынули слезы. Спрятав лицо в ладонях, он рванулся к двери и выскочил на площадку. Дробь бегущих шагов простучала по лестнице, и входная дверь со стуком захлопнулась.
— О боже! — выдохнула Морган, закрывая дверь гостиной. — Выпей, Руперт. Нам сейчас это просто необходимо.
— Как ты можешь быть так… спокойна? — все еще тяжело ворочая языком, прошептал Руперт.
— Какое уж тут спокойствие, дурачок. Я на грани истерики. Но кому будет лучше, если я завою? А ты, к слову сказать, отлично помог мне. Сидел, не раскрывая рта, да еще выглядел этаким воплощением вины.
— Да, мы виновны.
— Что ты сказал? Перестань мямлить.
— Да, мы виновны.
— Руперт, ты меня доведешь до психушки. В здравом уме и твердой памяти начал все это, а теперь, когда нас шандарахнуло, сразу же сложил крылышки. Что ж ты сидишь? Беги и рассказывай обо всем Хильде. А я поеду в Сен-Тропез, или в Маракеш, или в Тимбукту, и, смею тебя уверить, не на твои деньги.
— Морган, прошу тебя, не кричи на меня. Мне больно.
— Мне тоже больно.
— Нам нужно все обдумать.
— В этом ты прав. Прости, Руперт. Я сама не своя. Этот визит оглушил меня.
— Не понимаю, кто мог ему рассказать?
— Аксель.
— Аксель?