— Да. Я его уже вычислила. Стала перебирать варианты и сразу же поняла.
— Но почему Аксель?
— Только он ненавидит меня. И только он имел шанс разнюхать. Ты оставил мое письмо на столе в офисе. А в последнее время письма были достаточно красноречивы.
— Но я не разбрасывал письма по столу… Я их сразу уничтожал…
— Ладно, оставим это. Я ни в чем тебя не виню. Вот, возьми, выпей ради Христа. Я так надеюсь, что Хильда и в самом деле не в курсе. А ведь завтра еще этот ужин. Прелестный момент для семейного сборища! Но уж меня там не будет. Завтра я в самом деле уеду из города.
— А что это за катание по траве на просеке?
— Поцеловала его, когда мы возвращались из Кембриджа. Глупо, конечно. День был ужасно жаркий.
— Вы занимались любовью?
— Ну разумеется, нет. Руперт, ты что, начинаешь ревновать к Питеру?
— Нет. — Руперт с усилием поднялся. — Я куда больше беспокоюсь о Хильде…
— Куда больше, чем обо мне? Спасибо.
— Ох, Морган, ведь весь мой мир рушится…
— А ты и в самом деле трус, — сказала Морган. — Было бы и разумнее, и здоровее уступить своему желанию и лечь, как обоим хотелось, в постель, а не дергать до бесконечности нервы душу выматывающими обсуждениями.
— Это немыслимо.
— Мыслимо, но закроем тему. Я не намерена ни о чем тебя умолять. Попрошу только не раскисать и не выплескивать все это Хильде. Мне она тоже дорога, по-настоящему, и ее мнение для меня очень важно. Не хочу, чтоб она наблюдала эту нелепую безобразную передрягу, в которой мы с тобой в данный момент увязли по уши. Сейчас мы оба в шоке. И можем только одно: ждать. Служить друг для друга опорой и ждать. Ведь как бы там ни было, я люблю тебя, Руперт.
— Все так. И я тебя люблю. Прости меня. Я ничего не скажу Хильде… Пока.
— Подойди сюда. Дай я тебя обниму. Вот, так лучше.
— Но что, если Аксель расскажет Хильде?
— Мы бессильны этому помешать. Скоро ты будешь знать, рассказал он или нет.
— Мне нужно сейчас же ехать домой.
— Успокойся, расслабься. Ляг ко мне на кровать. Совращать тебя я не буду. Мы просто тихо полежим вместе, а потом ты поедешь.
Она провела его в спальню, и они легли, обнявшись, в неприбранную постель Морган. Ослабевший и одурманенный горем, Руперт впал в полусон, и, когда стало темнеть, Морган пришлось тормошить его: «Думаю, что теперь ты и вправду должен идти, дорогой».
Закрыв наконец за Рупертом входную дверь, Морган увидела на коврике адресованное ей письмо. От Таллиса.
Медленно и устало поднявшись к себе в квартиру, она вошла в гостиную и некоторое время неподвижно стояла с письмом в руках, тупо глядя на белую стену дома напротив, подсвеченную в этот час уличным фонарем. Потом, подойдя к окну, опустила шторы. Разорвала конверт пополам и снова пополам. Это далось нелегко: письмо было, похоже, очень длинным. Кинув обрывки в мусорную корзину, она прошла в спальню, заткнула рот простыней и забилась в истерике.
14
— Погода окончательно исправилась.
— Но, к счастью, уже не так жарко.
— А что говорит прогноз?
— Устойчивое тепло. Можно налить вам еще шампанского, Джулиус?
— С удовольствием, Хильда. О, Аксель, кажется, я уселся на твое место?
— Ничего страшного. Я как раз собирался осмотреть Хильдины розы.
— Их, к сожалению, слегка побило ветром. Шампанского, Руперт? Как тебе кажется, оно достаточно заморожено?
— По-моему, именно так, как надо, дорогая. Спасибо, но только чуточку.
— Тебе там не холодно, Саймон?
— Нет, вода восхитительно теплая. Почему больше никто не купается?
— Ну, ты у нас единственное водоплавающее, ха-ха!
— Возьмите еще черную оливку, Аксель.
— Как жаль, что Морган не смогла прийти. Удивительно все же, как англичане умеют скрывать свои чувства, размышлял Саймон, из воды наблюдая за оживленной и элегантной группой, разместившейся на мощеной площадке возле бассейна. Мужчины были в смокингах. Хильда в доходящем до колен просторном цельнокроеном платье из нежно-зеленого шелка. В разрезе сбоку мелькали чулки еще более светлого тона. Хлопали пробки, бутылки наклонялись над бокалами, бокалы звенели, все улыбались, с удовольствием лакомились оливками и солеными палочками. Бассейн укрывал Саймона от всего этого.
Последние несколько дней были для него сущим адом. С Акселем продолжалась холодная война. Все время возникали трудности. Даже избавиться от розового медведя, и то оказалось проблемой. Плюшевый зверь превратился в почтового голубя, неизменно отыскивающего путь к родной голубятне. Саймон в большом смущении вынес его на улицу, прошел по ней, завернул за угол. «Омерзительно!» — крикнул при виде его злополучной ноши какой-то старый джентльмен с военной выправкой. Саймон рассчитывал оставить медведя на кладбище, расположенном сразу за станцией «Бэрон-кортс», но и огромная игрушка, и его явная нервозность вызвали такую подозрительность, что служитель и несколько старых дам буквально ходили за Саймоном по пятам, вынудив наконец так и уйти восвояси. Следующей была попытка оставить медведя в вагоне метро, но, прежде чем двери успели закрыться, некто, услужливо крикнув: «Ваш медведь, сэр!» — выбросил его за ним вслед. Ямаец-кондуктор предотвратил попытку забыть медведя в автобусе, а когда, совершенно отчаявшись, Саймон попробовал всучить его какому-то малышу в Кенсингтон-парке, мамаша подняла крик и чуть не позвала полицию. Измученный, он взял такси, доехал до Центральной Ормондской больницы для беспризорных детей и, не произнося ни слова, вложил его в руки дежурной в приемном покое.