— Почему бы и нет? Он длится уже три года. А следовательно, способен длиться и дольше.
— Все эти связи между геями такие непрочные.
— Только лишь потому, что общество усложняет их жизнь. Гетеросексуальные отношения ограждены институтом брака и необходимостью потомства. Не будь этого, они оказались бы столь же непрочными. Так что, если люди подходят друг другу, почему бы им и не оставаться вместе?
— А как ты считаешь: не будь у нас одобрения общества, мы оставались бы вместе все эти годы?
— Думаю, да, возлюбленная жена моя. А ты как полагаешь?
— Так же. Мы с тобой думаем одинаково! Но мы, как уже было установлено, особый случай. И во многом так схожи. А Аксель и Саймон разные. Думаю, что жить с Акселем очень трудно. Он мрачный и замкнутый. А Саймон так на все реагирует, часто ребячлив, любит удовольствия. Говоря «удовольствия», я не имею в виду ничего плохого. И потом: все голубые имеют склонность обострять отношения. Не знаю ни одного, кого к этому не тянуло бы.
— Любое утверждение, начинающееся со слов «все голубые…», изначально лживо. Оно из серии «все мужья…». Например «все мужья за сорок изменяют женам».
— Наш пример опроверг это утверждение. Насколько я могу судить, Аксель командует Саймоном.
— Есть люди, которым нравится, чтобы ими командовали.
— Да, вероятно. К тому же Саймон намного моложе. Слава богу, что наш союз абсолютно демократичен. Они, я подозреваю, жестоко ссорятся каждый вечер.
— Не понимаю, почему ты так думаешь, Хильда. И потом, можно жестоко ссориться каждый вечер и все же любить.
— Слава богу, что мы не ссоримся каждый вечер. Для меня это было бы доказательством отсутствия любви.
— Браки бывают разными.
— Ты неисправимо великодушен, Руперт.
— Мне кажется, проблемы этой пары прямо противоположны. Они настолько заняты друг другом, что едва замечают что-либо вокруг.
— К вопросу об институте брака и потомстве. Полагаю, наш сын едва ли почтит нас сегодня своим присутствием?
— Разумеется, я пригласил его. И, разумеется, он никак не откликнулся.
— Он не придет.
— Не придет.
— Ох, Руперт! Не написать ли тебе снова в Кембридж?
— Мне больше нечего им сказать. И заметь: до сих пор они очень терпимо воспринимали все выходки Питера.
— А то, что он не сдал экзамены за первый курс, не страшно?
— Не очень. Если, конечно, он согласится вернуться к занятиям в октябре.
— Он знает, что совсем не обязан заниматься классикой. Может выбрать и что-то другое.
— Он возражает не против специальности, а против университета как такового.
— Невероятно! Кембридж в его возрасте — ведь это сказка. Быть девятнадцатилетним первокурсником, иметь массу друзей…
— Не было массы друзей, пойми ты, Хильда! Молодежь вовсе не дружит сейчас, как дружили мы. Дружба вышла из моды. Когда я в его годы был в Оксфорде, у меня были сотни друзей.
— И ты до сих пор сохранил почти всех. Я все понимаю. Хоть бы у него появилась девушка! Я надеюсь, он не готовится унаследовать вкусы своего дяди. А все-таки почему Питер не прижился в Кембридже? Сколько раз мы пытались ответить на этот вопрос!
— Думаю, дело не в частностях. Кроме того, у него свой взгляд на мир, взгляд, который с трудом умещается в нашем сознании.
— Не понимаю я современную молодежь. В чем смысл их ухода от жизни? Ты это понимаешь?
— Они яснее нас видят несправедливость общества.
— Это всегда было свойственно молодежи. Но прежде совсем не уничтожало joie de vivre. Мы тоже отвергали общество и все же танцевали на балах!
— По правде говоря, мы ничего не отвергали, Хильда. А joie de vivre нередко ведет к безответственности и компромиссам. Нынешние ребята, видя, насколько несовершенна действующая система, стремятся как-нибудь ощутимо выразить ей свой протест. Не забывай, что поколение Питера — первое, которое реально представило себе возможность тотальной гибели, и первое, целиком выросшее в отсутствие Бога.
— Мы тоже не верили в Бога, но это не заставляло нас отворачиваться от созданного им мира.
— Во времена нашей юности ощущение Бога так или иначе витало вокруг. Сейчас этого нет.
— Тогда пусть делается коммунистом. Отвергать все, по-моему, цинично.
— Нет-нет. Цинизм — страшный порок. Порок нашего времени, способный зачеркнуть все. А эти юнцы, напротив, пропитаны некой странной любовью…
— Иногда ты несешь ахинею, дорогой Руперт. Но мне все равно очень нравится тебя слушать. Теперь я жалею, что мы разрешили ему жить у Таллиса. Таллис ведь тоже, так сказать, из отвергающих.