20
Китайский ресторан помещался в подвале. Чтобы войти, нужно было, крепко держась за перила, спуститься на целый марш вниз по довольно неровным крутым ступенькам. Вечер был теплый, но слегка мрачноватый.
Саймон пришел заранее. Хотелось уютно устроиться и выпить стаканчик-другой, пока остальные не соберутся. Перспектива китайской стряпни глубоко раздражала. Аксель, конечно, будет настаивать на пиве. Саймон будет отстаивать свое право на белое вино. Но с этой мешаниной из безвкусных бобовых ростков и чего-то жареного любое вино не в радость. Да, господи, Джулиус ведь захочет пить чай. Это и в самом деле будет последней каплей.
Предстоящий вечер не радовал, хотя и было любопытно посмотреть, как станут держать себя Таллис и Джулиус. То, что Таллис согласился прийти сюда, казалось странным. Неужели и он способен поддаться такому вульгарному чувству, как любопытство? Отношения Саймона с Акселем оставались по-прежнему напряженными. Таким, как сейчас, Аксель прежде никогда не был. Вежливый и предупредительный, он каким-то трудноопределимым способом все время сохранял дистанцию. Зрел ли в его уме обвинительный приговор? Готовился ли он принять какое-то решение? И не окажется ли оно холодным, пересмотру не поддающимся заявлением о разрыве? Саймон и засыпал, и просыпался в страхе. Он слишком хорошо изучил своего друга, чтобы хотя бы помыслить о каких-либо попытках объяснений, пока Аксель ведет себя таким образом. Любой отчаянный призыв наткнулся бы на удивленно поднятые брови и легкое пожатие плеч. Саймону нужно было дождаться правильного момента. Но этот момент все не наступал, а его собственные внешне спокойные реакции на поведение Акселя постепенно все расширяли пробитую в их отношениях брешь.
Нелепый инцидент в квартире Джулиуса упорно не хотел отойти в прошлое и подернуться патиной забвения. Если бы он рассказал о нем Акселю тогда же, сразу! Рассказывать теперь было немыслимо. Ведь долгое молчание не только указывало на то, что Аксель всегда ставил ему в вину, — то есть на ложь, но и странным образом превращало этот инцидент в нечто, чреватое психологическими толкованиями. Толкованиями, связанными с Джулиусом, и толкованиями, связанными с Морган.
Несколько раз Джулиус снился Саймону. Это была вариант сна, много лет назад повторявшегося у него очень часто. Когда Саймон учился в начальной школе, письма, приходившие мальчикам, раскладывали по норкам висевшего на стене большого черного ящика, в котором каждая норка соответствовала одной букве алфавита. Норка «Ф» находилось высоко, и вначале крошечный Саймон почти не дотягивался до нее. Писем от матери он все время ждал с нетерпением. И они приходили аккуратно, но их получение связано было с жестокой, каждое утро повторявшейся мукой. Застенчиво встав возле ящика, Саймон ждал, чтобы появлялся кто-нибудь высокий, знакомый ему и к тому же не злой, и, стараясь говорить небрежно, просил посмотреть, нет ли чего-нибудь для Фостера. Старшие школьники иногда над ним подсмеивались. А как-то раз один из них, крикнув: «Письмо от мамочки!» — подхватил Саймона и поднял его к верхним норкам. Освободившись, Саймон убежал в уборную и плакал там от стыда.
Эти норки для писем, к счастью, забытые в отрочестве, снова попали в его сны, когда ему было чуть за двадцать.
Многократно увеличенные и углубленные, они выглядели волшебными стражами скрытых за ними потаенных пространств, манивших Саймона, чтобы, проникнув в них, увидеть некую яркую, красочную и вызывающую жгучий интерес сцену. Но желанное отверстие всегда оказывалось слишком высоко. Он карабкался вверх, поднимаясь по грудам рассыпающихся и разваливающихся коробок, или по шатким лесам, или по бесконечной лестнице. Сама сцена, когда ему изредка удавалось на миг увидеть ее сквозь длинную шахту ящика-норки, оказывалась странным образом никак не связана со сном. Иногда это был фантастический пейзаж, иногда игры каких-то животных. Это видение вызывало острую и болезненную реакцию. Но чудовищный страх был связан с карабканьем вверх. В редких случаях ему снилось, что кто-то приходит и поднимает его, и ощущение могучих рук, хватающих его за пояс, оживляло то прежнее, страшное чувство стыда. Насколько он мог разобрать, поднимали его обычно либо отец, либо Руперт. Но в самых последних снах о ящиках-норках, как с ужасом понимал Саймон, просыпаясь, человек, поднимавший его, был Джулиус.