— Боже милостивый, — еще раз повторил Таллис.
Было пять часов пополудни.
— Ты пил чай? — сказала Морган. Ей все еще удавалось не видеть его.
— Нет. Работал.
Наступило молчание. Таллис прислонился к шкафу и свалил какие-то стоявшие на нем вещи.
— Прости, что не дала знать заранее, — сказала Морган. — Мне только утром стало понятно, что я приду.
— Может быть, чаю? — спросил Таллис.
— Нет, спасибо. Виски у тебя нет?
— Только пиво. Налить?
— Спасибо, не надо.
— Я могу выйти и купить виски.
— Нет-нет. Это неважно, выбрось из головы.
С момента, когда Морган узнала, что Таллису известно о ее приезде, и сама встретилась с Джулиусом, ее охватила лихорадочная и почти унизительная жажда увидеть мужа. Он и преследовал, и притягивал. Но только уже подходя по дорожке к дому, она впервые задалась вопросом, как же он все-таки будет себя вести. Окажется рассерженным? холодным? разрыдается? Ей удалось войти, не лишившись чувств, и вот она уже сидела и даже что-то сказала, правда, совсем не помнила, что именно.
— Почему ты не пришел повидаться, Таллис? — спросила Морган. Ее глаза словно застыли, уставившись на угол кухонного шкафа, туда, откуда свешивался моток проволоки, но голос звучал твердо. — Ты ведь знал, что я уже здесь.
— Я не хотел… видеть тебя… если ты не хочешь…
— Откуда мне знать, чего я хочу? Как здесь ужасно пахнет. Чем это?
— Всяким разным.
— Похоже на запах, который был у нас в Патни. А где же Леонард, Питер?
— Вышел.
— Жаль.
— Но ты ведь пришла повидаться со мной?..
Морган старательно сощурилась и наконец сфокусировала свой взгляд на нем. Он смотрел на нее, но она постаралась не разглядеть его глаз. Заведя руки за спину, он судорожно держался за дверцу шкафа. Кожа, покрытая веснушками, побледнела, вид был больной. Лицо беззащитное, постаревшее, побитое. И волосы поредели, мелькнуло у нее в голове.
— Я пришла забрать рукописи.
Так как Таллис продолжал молча смотреть на нее, она добавила:
— Надеюсь, они все еще у тебя.
Снова кашлянула и пригладила волосы. Теперь, когда ей удалось продержаться несколько минут, все должно пойти легче. Если б еще удалось поглубже вздохнуть. И не смотреть ему в глаза.
— Да… Все бумаги здесь… они заперты. Хочешь взглянуть?
— Пожалуйста. И давай, Таллис, если можно, сделаем все быстро и по-деловому. Без чувствительных разговоров. Ты понимаешь?
— Да. Твои вещи здесь. В комнате напротив.
— Можно, я сразу же посмотрю на них? В шесть у меня деловое свидание.
В ответ у Таллиса вырвался звук, похожий одновременно на смех и на стон.
— Я не знаю, где ключ, — сказал он.
Повернувшись, принялся рыться в куче вещей, наваленных на шкафу. Что-то упало, разбилось. Он выдохнул длинное «о-ооооо», нашарил связку ключей и открыл головой кухонную дверь. Лицо было по-прежнему повернуто в сторону, но Морган успела заметить, как оно исказилось. Глядя на его спину, на шлепающие тапочки со стоптанными задниками, она повторяла себе: никакой нежности, никакой жалости, ничего. Не надо видеть в нем живое существо, нужно пройти через все это механически. Тошнота подступала, дыхание перехватывало, но глаза оставались сухими.
— Боюсь, здесь жуткий беспорядок, — сказал Таллис, отперев дверь. — Когда мы переезжали, я просто свалил все в кучу. Потом все собирался… Рукописи, по-моему, вон там, в углу. Но может быть, ты захочешь взглянуть и на остальное. Здесь одежда… и еще всякое другое.
— Можно было бы изредка делать уборку. — Пыль, словно занавес, клубилась в дверном проеме. Морган чихнула.
— Уборку! — У него снова вырвался этот полусмех-полустон.
— Можно побыть здесь одной? — спросила Морган. — Чтобы все оглядеть, мне потребуется минут десять.
— Дверь закрыть?
— Нет, оставь. Иначе я задохнусь. И, если можно, открой окно.
— Оно заколочено. Не откроется.
— Ну что же, пусть так. Спасибо, спасибо.
Таллис исчез. Дверь в кухню закрылась. Прикрыв дверь комнаты, Морган бессильно опустилась на какой-то чемодан и уткнулась лицом в ладони.
Как бы то ни было, но я его уже увидела, подумала она. Худшее позади. Такого потрясения больше уже не будет. И я с ним справилась. Весь день ей было муторно и страшно, совсем как перед экзаменом. Чтобы иметь больше шансов поймать его дома, она заставила себя ждать до пяти часов. Очень хотелось избежать необходимости дважды пройти по этой улице. Представить себе, каким окажется момент встречи, она не могла. Единственное, что представало воображению и за что она изо всех сил цеплялась, была та минута позднее, уже ближе к вечеру, когда свидание с Таллисом останется позади и она, повидавшаяся с ним, пойдет обратно, а потом сядет с Хильдой выпить по рюмочке и все-все ей расскажет. Перед тем как уйти из дому, Морган влила в себя добрую порцию виски и никому не обмолвилась о своих планах.
Сказанных ими обоими слов она уже не помнила, осталось только ощущение витавшего вокруг нее страдания. Как оно раздражало ее в прошлом! Если Таллис создан, чтобы страдать, пусть страдает. А ей следует быть холодной, жесткой, решительной, неприступной. Ее стремление выжить должно быть отточенным и незыблемым, несмотря на любые вопли, несмотря на любую кровь. Пока все это для меня — набор разрозненных элементов. Так и надо воспринимать их, так с ними можно управиться. Только б не видеть картины в целом. Не думать, что он сейчас делает в кухне. Попытки внушить себе это закружили мысли бешеным хороводом. Я не должна поддаваться этой ужасной, сердце на части рвущей нежности, этому страшному звериному чувству. Здесь и сейчас не место сердечным привязанностям, вообще не место сердцу. Голова у нее поплыла. То ли любовь, то ли ужас, то ли еще что-то пыталось пробиться к ее сознанию. Возникла боль, странно похожая на сексуальный голод. Еще секунда — и она расплачется.
Морган поднялась на ноги. Ничего, кроме отдельных деталей, все разрозненное и мелкое. Она закрыла дверь, вдохнула пыльный жаркий воздух, медленно выдохнула через рот. Косые лучи солнца скользили по закопченным стеклам окна, и заваленная хламом комната была ярко освещена, тиха и как бы настороженна: все вещи казались живыми и словно способными наблюдать. Она заставила себя осмотреться. Весь пол завален. Три чемодана и несколько сумок, масса картонных коробок с магазинными наклейками, несколько полуразвалившихся стопок книг и куча жестянок. Тетради с ее записями, стянутые резинкой, лежали в углу на крышке какого-то чемодана. Пальто, куртки и джемпера, покрытые толстым слоем пыли, были разбросаны повсюду вперемешку с книгами, брошюрами и оттисками. Пытаясь расчистить себе пространство, она отбросила ногой какие-то предметы; зашуршал слой желтых старых газет, устилавших голый дощатый пол.
Дойдя до своих тетрадей, Морган сняла скреплявшую их резинку и быстро все пролистала. Вот они, заготовки статей, хребет ее будущей книги. Теперь они выглядели магическим пропуском в будущее. «Язык. Форма и сущность». «Теория ассоциаций и омонимы». «От де Соссюра к Хомскому». «Пражский кружок и его последователи». «Реальное разграничение фонем». «На пути к алгебре языка». Она снова стянула тетради резинкой. Ничего не пропало. И она сможет взять их с собой. Рассмотрев наконец остальные вещи, она с внезапной болью ощутила устрашающую реальность прошлой жизни. Все эти жестянки от «Фортнума» с паштетом, цыпленком в желе, крабами, крабовым салатом и языками барашка, которыми ей однажды вздумалось вдруг забить кладовку. Их нужно было давным-давно съесть. Почему они лежат здесь, уже покрытые ржавчиной, среди всех этих шерстяных вещей, насквозь проеденных, как она теперь видела, молью? А эти чудовищные картонки! В последний период жизни с Таллисом, совсем незадолго до того, как внутреннее беспокойство погнало ее на ту, оказавшуюся судьбоносной, филологическую конференцию, в ней вдруг вспыхнуло лихорадочное желание новых и новых тряпок. Оказавшись в дурном настроении, она всегда беспорядочно тратила деньги. И в результате вот: платья, юбки, обувь, даже шляпы, хотя она никогда не носила шляп. Эти покупки, превышавшие ее возможности, никогда не надеванные, многие даже не распакованные, лежали теперь перед ней в картонках, напоминая то, что она, в общем, забыла: специфический запах несчастья, пропитывавший совместную жизнь с Таллисом еще тогда, когда она и не подозревала о существовании Джулиуса.