«Кум», зараза, издевается над людьми. Нарочно на холоде народ держит, босыми, голыми. Пока зэки мерзнут, он с каждым по отдельности беседует. А разговоры не простые, подлые, коварные. И чем быстрей арестант даст ответы, тем скорее освободится. В противном случае задержит не только себя, но и всех, и ночью, в карантинном бараке с него за простой крепко спросят… Это общий режим, воровская власть здесь слабая, поэтому и козлов много развелось. А там, где козлы, там скотство и беспредел, Артем уже успел это понять.
Была бы в зоне сильная воровская власть, «кум» бы не позволил себе так издеваться над заключенными, не стал бы их на холоде держать. Сильная воровская власть решила бы с ним вопрос…
– Есаулов!
Артем прошел в помещение, где из мебели были только стол и стул, а из техники – мощный калорифер, от которого тянуло жаром. Он не удержался и невольно сдвинулся к нему.
– Стоять! – осадил его пышноусый мужчина в огромной фуражке, которую он почему-то не снимал. Тень от этой фуражки закрывала весь правый погон. Четыре звездочки – капитан.
Артем остановился и опустил руки. Не холодно ему, и не стоит согреваться, обхватив себя руками. Совсем ему не холодно…
– Ну, чего молчишь?
Надо было представиться сразу – назвать имя, фамилию, отчество, статью, но как-то замешкался Артем – калорифер и тепло от него сбили с толку.
А изнутри его колотила дрожь, и ему пришлось напрячься, чтобы она не прорвалась наружу. Он представился по всей форме, ни разу не клацнув зубами.
– А лет сколько? – заглянув в личное дело, спросил опер.
– Восемнадцать.
– Молодой еще, а зона взрослая. Заклюют молодого петушка, – усмехнулся мент.
– Посмотрим.
– В секцию внутреннего порядка пойдешь. Уважаемым человеком станешь, никто тебя не тронет.
– Не пойду!
– Почему?
– Не хочу.
– Я должен тебя уговаривать? – Капитан выразительно посмотрел на дверь, за которой ждал помилования народ.
Людям в барак хотелось, в тепло, и каждая минута на счету. Артем должен был дать свое согласие, поставить роспись и освободить помещение… Да, действительно нужно поторопиться.
– Не надо меня уговаривать. В секцию вступать не стану, работать не буду. И не заставите.
– И работать не будешь? – ошалел от такой наглости «кум». – Воровская масть заиграла?
– Дело не в том. Колония исправительная, а мне исправляться не надо. Меня невинно осудили, значит, и работать я не должен. Если хотите, можете записать меня в секцию отрицания физического труда.
– Записать?
– Запишите.
– Ну что ж, так и сделаем…
Артем не ругался с опером, не хамил, даже слова грубого не сказал. И он ответил ему тем же, даже не обматерил ни разу, просто взял и закрыл в камере штрафного изолятора. Для ознакомления с радостями особого содержания – всего на десять суток.
А в штрафном блоке, как оказалось, не топили. Там даже батарей не было. Когда-то были, но, после того как они разморозились, их срезали, чтобы поставить новые. Но так и не поставили.
Стены в камере покрыты были изморозью, а в дальних углах скопилась самая настоящая наледь. Лежак был прижат к стене, без ключа его не опустишь. Все как в карцере следственного изолятора, но там было тепло, а здесь ледяное царство.
Нары опустили только на ночь, Артем лег, но, поняв, что околевает от холода, снова поднялся.
Он пытался разогреть себя энергичными телодвижениями, но для этого нужны были силы, а они очень скоро иссякли. Какое-то время он просто дрыгал ногами, а потом застыл, не в силах пошевелиться. Надо было отдохнуть, набраться сил, но усталость не проходила, и еще его одолела тяжелая апатичная лень. В конце концов, он даже перестал чувствовать холод.
В пять утра надзиратель в тулупе зашел в камеру, поднял и припер к стене нары. Артем смотрел на него с завистью и ненавистью. Дать бы ему по голове, забрать тулуп, закутаться, согреться.
– Эй, ты живой? – осторожно тронул его за локоть «вертухай».
Артем медленно кивнул. Он боялся сделать резкое движение, от этого могла сломаться заледенелая шея и отвалиться голова… От холода и усталости он сходил с ума, но еще не понимал этого.
– Чаю хочешь?
В ответ Артем промолчал. Горячий чай согреет его изнутри, но холод быстро сожрет робкое тепло, и ему станет еще холодней. Он и сейчас еле живой, но его хотя бы не трясет от холода, не лихорадит от невыносимого желания согреться, нет пробирающей до костей дрожи… Нет, не нужно ему ничего.
– Зря ты. Чайку попьешь, я нары опущу, тулупом тебя накрою. А в девять утра к Маковцу пойдешь, скажешь, что блажь на тебя нашла. Ну, какой ты вор? Молодой ты еще для вора. Да и зачем тебе это? Какой у тебя срок? Три года? Тьфу, и растереть! Черед два года выйдешь, устроишься на работу… На хорошую работу тебя не возьмут, но так ты кооператив свой откроешь. У меня зять кооператор, джинсы шьет. А ты ватники будешь шить. Теплые ватники, хорошие…