Он шел и улыбался своим славным планам на будущее. Двадцать четыре красоты дал аллах женщине, но первая красота - ум. В Москве прохожие будут оглядываться: какая пара! Известный английский писатель женился на египтянке - вот что современно!
Он простился с Шолпан у ворот интерната. Не полагалось в Чупчи, чтобы солдат из городка показывался так близко у ворот. Но Муромцеву на чужие правила плевать, есть его собственные: «Всегда провожаю знакомых девушек до самого дома». А тут - как назло! - навстречу Шолпан выкатился одноклассник: Нурлан ее искал-дожидался - дырку заштопать на новом плаще.
И Аскарка еще не спал: в столовой, заткнув уши, зубрил стихи из букваря. Уши заткнуты - а Шолпашу свою не прозевал: далеко пойдет Сарсекеев Аскар. За Шолпашей и за Нурланом, несущим пострадавший - где же это? - плащ, Аскарка шустро прошмыгнул в комнату старших девочек:
- Моей бабушке сегодня операцию делали! Дядя Уразб #233;к приехал, казы* привез, курт. Хочешь, принесу? - и умчался за гостинцами.
* Колбаса из конины.
Бабушка Аскарки! Вот кого Шолпан видела сегодня в послеоперационной.
- Что с тобой, Шолпан? - спросила Амина, девятиклассница. - Ты как стенка белая! - И выставила Нурлана за дверь: - Завтра придешь. Видишь - человек устал.
Аскарка влетел в комнату, прижимая к животу в обеих руках домашнее угощение:
- Вот! Ешь, Шолпан! Все ешьте! Мне дядя Уразбек много привез. Я всех угощаю. Бабушке операцию сделали! Я к ней завтра в гости пойду. Она скоро поправится. Дядя сказал: до ста лет проживет!
Страшно стало Шолпан - страшней, чем в больнице. Аскарка здесь радуется, а бабушка там спит не своим сном. Он говорит: «До ста лет проживет», а ей только один год остался. Шолпан услышала - где-то далеко? Нет, в самой себе! - громкий плач: так в ауле отпевают покойника, славя его земные дела. Плач слышен только ей, остальным досталось ее молчание.
Девять детей, семнадцать внуков. Все приедут хоронить бабушку. Место выберут открытое, вольное, могилу выроют, чтобы лежала бабушка головой на запад. Каждый горсть земли бросит: «Да сопутствует тебе добрый дух». После все уйдут, а старики отсчитают сорок шагов и повернут обратно, громко заговорят: бабушка добрая была, ласковая, заботливая… Старики верят: пока люди отошли на сорок шагов, в могилу опустился архангел Жебра #250;л, спрашивать стал покойницу: праведно ли жила? Но кто себя хвалить станет! Потому и должны родичи вовремя вернуться к могиле и погромче - меж собой - потолковать, чтобы услышал их Жебраил… А после весь год будут в семье горевать, и со всей степи люди поедут к Аскаркиному отцу со словами утешения: «Да произрастают ее ветви».
Можно ли такое наперед знать и видеть? Нет! Но Шолпан перешагнула какую-то черту, за которой можно: она видела смерть на год вперед, как видят то, что уже случилось прежде. Зачем она позволила себе узнать такое, что слабые люди не могут, не должны, не хотят знать?
Шолпан уняла свой не слышный никому крик, сказала Аскарке голосом старшей сестры:
- Спасибо за угощение. Завтра, если пустят в больницу, покажи бабушке тетрадки, альбом по рисованию.
- Салфетку тоже показать? Я ромашку вышил на уроке труда!
- Ромашку!
Сакен Мамутович говорил: больная любопытная, ей все интересно. Может, посмеется: будущих мужчин в школе учат вышивать!
- Покажи обязательно. А теперь иди спать.
Аскарка мигом выкатился за дверь.
- Никакой на ночь зубрежки! - Амина скользнула рукой по пуговицам тесного халата, полуголая побежала к выключателю. - Гашу свет!
В комнате она осталась с этого года старшей. Амина встречается с солдатом из городка и не стесняется выкладывать про себя и про своего солдата все, что меж ними было. После ее ночных - в темноте - признаний девочки стыдятся своих мыслей. Тетя Наскет знает о ночных разговорах и жалеет девчонок, но куда денешься: надо им кое-что знать для жизни, а у кого спросишь, сладко ли целоваться, - у Гавриловны, что ли?
Кто-то из девочек говорит озабоченно:
- Шолпашка еще не спит. Вы при ней не очень-то… Шолпашка? Ты спишь?
- Нашли маленькую. Она уже в восьмом. Я вот после седьмого. Мы в ак-суек играли, мне один говорит: «Пойдем».
- И ты с ним пошла?
- А ты, Жамал, как бы поступила?
- Я бы не пошла, - тянет толстуха Жамал.
- Много ты понимаешь! Мне тетя Хадиша объяснила, что можно позволять, а что нельзя.
- Тетя Хадиша? Ей завтра сто лет. Нашла советчицу. Сейчас все по-другому. У нас летом городская сестренка гостила. Встречалась с нашим мальчишкой. А когда она уезжала… Мы стоим - и он стоит. Как ей с ним у всех на глазах попрощаться? Она давай всех подряд целовать - мальчишек, девчонок. Последним его поцеловала.
- Я бы на его месте обиделась. Зачем она всех?
- Дура! Целуются-то по-разному… Спроси Амину. Амина! Ты что? Спишь?
- С вами заснешь… - ворчит Амина.
Интернатская хлипкая койка скрипит под ней, Амина воюет с провисшей сеткой, ей хочется раскинуться пошире - хоть стаскивай тощий тюфяк на пол. Вся комната ждет - прислушивается к ее возне, к тому, как она ворочается с богу на бок, оглаживает себя.
Шолпан свертывается в клубок, натягивает одеяло на голову.
В ту ночь Шолпан приснилось: едет она по степной дороге, рядом за рулем не шофер Колесников, а Сауле. «Когда же Сауле выучилась водить машину?» - удивляется Шолпан. Она не спрашивает, куда они едут. Сауле знает куда. Сауле спешит, спешит, спешит… У дороги стоит Еркин, в руке давешняя синяя птица; он машет птицей Сауле и Шолпан: «Остановитесь!», но они пролетают мимо. Шолпан кричит Сауле: «Подожди! Подожди!» - и просыпается.
Странный сон забылся бы скоро, как забываются все сны. Но через несколько дней в школе Шолпашке попадается на глаза синяя птица. Не комок блестящих перьев, а как живая красуется синяя птица на шкафу в кабинете биологии и белый ярлычок: «Работа учеников 5-го «Б» Мазитова Саши и Степанова Вити».
Доспаев сделал операцию тяжелую и ненужную, уступил просьбам Уразбека. Операцией он не причинил вреда, но и не помог. У ее сыновей теперь совесть чиста - испробованы все средства спасения. Свою совесть Доспаев отпустить на покой не мог.
В ноющую рану совсем некстати в тот вечер добавлял соли будущий дипломат Володя Муромцев, этакий красавец и говорун. Черт бы его побрал! К нему жену приревнуешь, не только дочь. И ведь не врет - на самом деле в Индии родился, в Англии рос… Каково с ним девочке четырнадцати лет из степного поселка?
Не хотел Доспаев слишком часто видеть у себя в доме эти синие глаза, этот прозрачный искушенный взгляд.
Неприязнь к чужаку в доме вовсе лишила Сакена Мамутовича душевного равновесия в тот вечер, когда он - не рано ли? - заговорил с Шолпан о ее праве стать здесь главным врачом.
В тот вечер, оставшись вдвоем с женой, Сакен Мамутович сказал:
- Не нравится мне, что у нас стал бывать этот самоуверенный москвич.
- Почему?
- Неужели надо объяснять?
- Пожалуй, не надо, - мягко улыбнулась она. - Я ведь понимаю, чем он тебе не нравится. Распустил все перышки, как фазан…
- И наша Сауле глядит ему в рот.
- Да, ей с ним интересно. Володя не такой, как здешние ребята. Мне тоже было интересно, когда он рассказывал про Индию, про Рериха. Дедушка в студенческие годы бывал на художественных выставках. Я помню его рассказы о Рерихе. И знаешь, с кем он вместе был как-то на вернисаже в Петербурге? С Мишей Фрунзе. Они же одноклассники, вместе учились в гимназии.
- Что же ты при госте об этом не вспомнила?
- Слишком хорошо помню деда! - засмеялась она. - Я спросила его однажды, почему он не пишет воспоминания о Мише Фрунзе. А дед знаешь что ответил? «Меня к ним в дом не за тем приглашали, чтобы я там подглядывал да записывал». У дедушки характер был кремень. Саулешка, между прочим, не только в тебя, но и в него.
- И все-таки ей уже четырнадцать, а этот тип…
- Старается держать себя с ней, как с младшей, с подростком. А она… Вот что я тебе скажу, Сакен. Она властная, гордая - мы же с тобой знаем. И сейчас не такой у нее возраст, когда можно расспрашивать. Да и нехорошо, если девочка слишком откровенна с матерью. Будто две женщины. Не люблю таких отношений. Мне кажется, мнение матери дочь может понимать и не советуясь. И мы с тобой, не спрашивая, чувствуем всегда, что с ней. А ее собственный взгляд на жизнь должен быть ее собственным, чем-то непохожим на наш…