Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана - не к добру.
В школе желто светятся окна зала, директорский кабинет налит зеленым светом, как аквариум, тени плавают, а все классы полны густой тьмы. Около крыльца - автобус из городка: солдаты-отличники приехали на школьный вечер.
Салман постоял у забора, послушал музыку. Витькина сестра тоже там. Лейтенант везет солдат в школу - всегда за ней заезжает. И обратно она с ним едет в автобусе. Но за весь вечер лейтенант к Витькиной сестре ни разу не подойдет. Салман не знает: хорошо, что не подходит, или плохо. Он теперь не хочет ничего знать про нее и думать не станет. Солдаты с десятиклассницами танцуют, Володя-москвич Сауле приглашает и Шолпашку - для вежливости. Лейтенант или с Головой сидит-посиживает, или для примера вальс покрутит с Гавриловной; смех глядеть, как на цыпочках она скачет, платочком обмахивается, красная, будто из бани. Гавриловна не хуже Салмана все видит, все слышит. Гавриловне охота женить лейтенанта на новой учительнице английского языка. Если учительница не выйдет замуж за лейтенанта - смоется через год из Чупчи. Но не получится у Гавриловны ничего - это уж точно. Спроси, Гавриловна, Салмана - он бы тебе все растолковал. Только ты не спросишь. Хотя надо поспешить: скоро Салман ничего не будет знать. Время такое подходит ему - беспонятливым стать.
Подходя к своему дому, он увидел: в оконце цветастый, сквозь тряпицу, свет. Толкнулся в дверь и сразу понял, зачем свет, почему на оконце материна кофта. За столом сидел и жадно жрал чужой человек. Недавно заявился - на полу под сапогами черная лужа. Вот, значит, отчего месяц кверху рогами валялся и озноб отчего: гость пришел не случаем, не от кого-нибудь - пришел от старого черта, от Салманова отца.
Салман у порога стянул с ног сапоги, скинул пальто, боком протерся по беленой стене к кровати, влез к младшим под одеяло. Тут тепло подкопилось: нагрела мелюзга птичьими перышками и пахло под ватным одеялом детсадовской сладкой кашей. Салман почувствовал: замокрели у него щеки. Провел рукой, лизнул ладошку - солоно.
«Ну, жизнь проклятая! Пускай меня ты не жалеешь! Но маленькие-то могут расти в покое?»
Не шевелясь, будто сразу уснувший крепким детским сном, он чуть приподнял край одеяла и следил: кадык ходит, чужой жует, ворочает челюстями. Такому человека прирезать - как барана. Оттуда заявился, где теперь отец. И адрес родного дома с детишками сам отец ему дал. Не задаром - плату взял хоть какую тамошнюю. Салман отца знает. Если не деньгами взял, то еще чем. И можно догадаться, зачем понадобился чужому чупчинский адрес, а не какое-нибудь другое место - почище, повеселее. Отсидеться надо, спрятаться - вот зачем!
- Убью! - в злой тоске плакал Салман.
Ночной гость покончил с едой, хмурый сидел за столом, оглядывал доставшееся прибежище, проклинал спутника по вагону с решетками.
Не взял бы и задаром проклятого адресочка, да случай выпал редкий уйти из вагона здесь, неподалеку. Отсидеться надо, пока идет ближний розыск, а там видно будет.
Ночной гость чуял, что ли, взгляд Салмана? Дергался все время, оборачивался.
Салман вылез из-под одеяла, протопал к ведру с водой, зачерпнул тыквиной сушеной, напился. Все сделал медленно, с расчетом.
- А ну кыш! - приказал чужой. - Спать!
Салман оскалился:
- Не хочу.
- Я два раза повторять не привык!
- Ложись, сынок! - попросила мать из своего угла жалко и трусливо.
- Сейчас лягу, - прикинулся послушным Салман. - Он уйдет - лягу…
- Тетка, уйми своего щенка!
Мать захныкала:
- Салман, гость пришел от отца…
Салман не сводил глаз с чужого.
- Не надо нам ничего от отца.
Салман чувствовал: струйки пота потекли по спине, по ребрам. У человека есть три пота. Пот от слабости, пот от боли, пот от работы.
Салман не чувствовал себя сейчас слабым, не слышал боли. То, чего он сейчас хотел, чего добивался, требовало столько же сил, как гору камней перекидать. Он в мыслях кидал, кидал, кидал… Еще один камень - и чужой отступит.
- А если не уйду? - спросил отцовский посланный. - В милицию донесешь?
- Боишься? - скривился Салман.
Чужой встал, сунул руку в карман. Салман увидел острый рог месяца. Весь от пота мокрый, кидал и кидал камни, делал самую тяжелую работу, какая есть на земле: оборонял дом, малышей, мать. Чужой дернул кадыком, всадил нож в буханку на столе, отвалил половину, сунул за пазуху. С порога пригрозил:
- Вернусь скоро. Погуляю на свежем воздухе.
Дверь бухнула, мать захныкала тихонечко в подушку. Салман потер ладонью губы: пусть рот перестанет кривиться! - пошел погасить свет. Выключатель чернел у двери справа. Салман щелкнул, в темной тишине прислушался - ухо к доскам: чужой стоял в тамбуре, пристроенном солдатами, не ушел, дышал, скреб ногами. Кому охота, на ночь глядя, из теплого жилья в голую степь? Не отрывая уха от мерзлых, чутких на все звуки досок, Салман толкал задвижку в гнездо. Затолкал до отказа - отскочил. Теперь в дом без шума не попадешь! Чужому шуметь не захочется. Собак по всей улице будоражить.
Босые ноги застыли, Салман влез в сапоги. Стоит чужой за дверью? Стоит. Нет, пошел. Хрустнула щепка, отлетел камень.
- Куда же он? - Салман чуть не завыл с досады: дурак, упустил чужого без присмотра ходить по поселку!
Салман сгреб пальто, шапку - задвижку долой! - выскочил на улицу. Спина чужого покачивалась за низким дувалом. Свету от молодого месяца шло мало. Салман ждал: что будет дальше?..
Чужой не то чтобы сильно испугался мазитовского сопляка. Он знал: не мешает побродить часок по Чупчи, приглядеться, что тут у них есть, чего нету, - вернуться, когда сопляк будет дрыхнуть. Но не очень-то ему хотелось возвращаться. Надул старик. Не такое уж верное место его развалюха, да и поселок головат. И нет пользы, что при железной дороге. По всем станциям добрые дяди только и ждут, когда появится человек с протелеграфированными приметами. Глядят за пассажирскими, глядят за товарными. Задача нехитрая, не магистраль крупная - рельсы всего в одну колею. Зато других дорожек тут в степи понакатано - дай боже! На авто за ночь полтыщи сделаешь, в другую республику заскочешь - есть шанс. Дело только за машиной - где ее взять? Хорошо бы тепленькую перехватить, с ключиком; шофера на дороге не кидать, в кузов его - и поехал. Да, тепленькая нужна. От дома не взять без шума…
Чужой откачнулся от дувала, пошел. Салман - эа ним. На улицах ни души. Но Салман-то знал, а чужой нет: Чупчи не спит, на эту ночь Гавриловна назначила быть в поселке Новому году.
У кого в руках находится власть, тот и командует календарем: где будни - черные числа, где праздники - красные…
В чупчинской школе календарем владела Серафима Гавриловна, и она своей властью назначила Новый год не в ночь с тридцать первого декабря на первое января, а на двадцать девятое, часиков на десять, не позже - часы тоже, она полагала, находятся в ее власти.
У дверей школы Колька Кудайбергенов отражал все попытки недоростков-семиклассников прошмыгнуть в зал. Колька - человек исключительно надежный: его не обманут, не припугнут.
Вовсе не надежный Нурлан прикалывал входящим бумажные номерки. Другой бы на его месте от стыда в уголок забился, а ему всё трын-трава.
Накануне молодая, современно мыслящая учительница английского языка пыталась втолковать Гавриловне: уже давно нигде на школьных вечерах не играют в воздушную почту, это провинциально и старомодно… п #243;шло, наконец! Но Гавриловну не переубедишь: «Разумеется, нам с вами некому и не о чем писать. Ну, о чем бы я стала вам записки строчить? Чтобы вы сдали вовремя поурочные планы? А вы бы в ответ просили еще недельку? Кстати, планы все-таки жду от вас после бала, то есть завтра. А ребятам не мешайте играть в их любимую игру. Поймите: в их годы очень интересно переписываться. Да еще солдаты на вечер придут. Пусть пишут! Главное, чтобы всё у нас на глазах!»