Стеклянные двери камеры со скрежетом открылись. Вырванный из нервного полусна, он тут же поднялся на ноги. Охранник в зеркальном шлеме указал ему на двери в конце коридора. Нюхач пошел вдоль серой стены, слыша за спиной его шаги. Они прошли мимо одних дверей, вторых. Третьи были открыты. Охранник схватил его за локоть и толкнул внутрь.
— О каких проблемах с программным обеспечением идет речь?! — рявкнул Харпад. — Этим занимается автосервис.
Вместо ответа — звук захлопнувшейся двери. Он оказался в сером помещении три на три метра. Посредине стоял стол с закругленными углами и два стула, половину одной из стен занимало зеркало, точно венецианское. Из ламп, скрытых в щелях потолка, падал тусклый свет. Не успел он сесть, как двери снова открылись. Вошла полицейская — комбинезон не смог скрыть анатомические особенности. Жестом она указала ему на стул, зеркальный шлем качнулся. Она подождала, пока Харпад сядет, и сделала то же самое.
— Я жду пять часов, — начал он. — Без связи с миром.
— Мне жаль. Способ сопровождения вас сюда от нас не зависит.
— То есть речь идет не о программном обеспечении, — он старался не показывать волнение. Мысленно повторял, что полиция не занимается делами Надзора. — Тогда в чем дело? Зачем вы продержали меня столько времени за решеткой?
— У нас есть к вам просьба.
— В таком случае вы чертовски плохо начали, ребята, — он пытался казаться крутым. — Я расстался с женой. Она разрешила мне видеться с дочерью раз в две недели, и сегодня была одна из этих встреч. Вы думаете, она обрадовалась, когда ребенка привезла полиция?
— Сотрудничество с нами, безусловно, поможет вам во время предполагаемого рассмотрения дела в суде.
— Да, это будет просто великолепно! — он встал и стал ходить взад-вперед вдоль стены. — Отца заперли в камере за неисправность противоаварийной системы, при этом он чуть не убил собственную дочь, а теперь хочет получить над ней опеку. Суд точно будет в восторге! К тому же он и так автоматически предоставляет матери опеку над ребенком, не так ли?
Полицейская спокойно ждала, пока он остановится, и парировала его тираду одной фразой:
— Ребенок ехал спереди.
Харпад поджал губы.
— Ну так выпишите мне штраф.
— Сядьте, — она указала на стул. Он неохотно подчинился. — Если вам не нравится слово «просьба», могу заменить его на «предложение». Мы знаем, чем вы занимаетесь.
— Я уже месяц как безработный.
— Я имею в виду то, чем вы действительно занимаетесь. На протяжении десяти лет. Вы считываете показатель Потенциальной Опасности из базы данных g.A.I.a.
— Это не незаконно. Настолько же легально, насколько ясновидение, лозоискательство и сраная хиромантия!
— Прошу не выражаться. Это не незаконно, если выставляются счета и платятся налоги. Вы можете доказать, что получили эти деньги законно? Каким образом вы оплачиваете абонемент на машину?
— Вам не хватает людей, — Харпад нахмурился, — поэтому передо мной сидит злой и добрый полицейский в одном лице. К чему этот разговор?
— Это конфиденциально. Разговор останется между нами.
Харпад посмотрел в сторону. В углу под потолком была маленькая черная кнопка. Камера. Одна из камер. Разумеется, передача изображения шла прямиком в сеть g.A.I.a.
Полицейская проследила за его взглядом.
— Сломана.
— Неужели?
Она пожала плечами.
— Мы подготовились, господин Харповский. То, о чем мы будем сейчас с вами говорить, должно остаться между нами.
— Нами?
Полицейская подняла руки к шлему. На мгновение заколебалась, но все-таки сняла его. Каштановые волосы рассыпались по плечам. Она была симпатичная, даже очень — симметричное лицо, зеленые глаза, слегка вздернутый нос. Ей было не больше тридцати. Он вытащил из кармана портсигар и зажигалку. Заметил, что не хватает перочинного ножика — его забрали вместе с коммуникатором.
— Тут можно курить?
— Нет.
Он прикурил и с удовольствием затянулся фиалковым дымом. Хотя на самом деле ему не так уж и хотелось курить. Выждал минуту.
— Я весь внимание.
— Ничего противозаконного, — заверила она его. — Так что с этим проблем не будет.
Именно с этим и будут проблемы, подумал он. Это как заглянуть в собственную задницу. Ни одна статья не запрещает этого, но все равно не получается. Или никто этого не пережил, чтобы рассказать, как все было.