Ну, не могла Рита совсем обойтись без скандала. Впрочем, директору это не повредит.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — выдохнул Драко. — А поцелуй вышел эпичный. Хотя я предпочитаю предаваться страсти в уединенной обстановке, а не на глазах у авроров.
Рон покраснел, Гермиона хмыкнула, отпивая чай.
— Зато романтично, — сказала, как припечатала.
Простите, ребята, но мне надо поделиться новостями с Салазаром. Извинился, убежал, предчувствуя, что еще пара-тройка таких таинственных побегов, и меня возьмут в оборот, в смысле допросят с пристрастием и едва ли не с сывороткой правды. В этом отношении зря я свел Бобренка с Мышкой, теперь у первой огромный запас зелий на все случаи жизни.
В Комнату я летел как на крыльях. Чтобы немедленно запнуться, удариться о стену подозрительного молчания и тяжелой атмосферы, царящей в комнате. Даже она сама не высовывалась, лишь шелестел уголками рисунок котенка над столом.
Дурное предчувствие просочилось в душу, захватило ее, пережав горло стальными, ледяными тисками.
На месте портрета Слизерина чернела огромная дыра. Рама, стена уцелели, но вместо самого полотна лишь черная копоть, непроницаемая, пахнущая горько полынью.
В голове взорвалась бомба, ее ослепительный свет залил глаза, тело стало невыносимо тяжелым, ноги подкосились, и я неуклюже опустился на пол.
— Гарри, — голос Пенелопы звучал виновато, — мы были у Годрика и не видели, кто это сделал. Салазар отказался сегодня с нами идти. Прости…
Ее слова… ее голос… они словно толчком придали картине перед глазами реальности. В которую я не желал верить. С трудом поднявшись на ноги, подошел к бывшему полотну, провел пальцами по саже, оставляя белые следы. Пожалуйста, пусть это будет дурацкой шуткой, пожалуйста, вернись.
Стена под пальцами еще теплая и шершавая, пахнет горелой краской и полынью, ее привкус ощущается на языке, от него тошнит. И хочется кричать, кричать, срывая горло, не щадя связок.
Боль щемила грудь, разрывала изнутри. Впервые в этой жизни я плакал, рыдал, захлебываясь слезами и горечью поражения. Я победил. И проиграл одновременно. Потерял гораздо больше, чем приобрел.
Поблекшими кусочками осыпалась моя эйфория, а вместо привычной яркой мозаики появлялось то самое дурное предчувствие — сбывшееся — и вина. Огромная, осознанная вина. Не послушал себя, свою интуицию, увлекся. Потерял.
Салазар…
Не имеет значения, кто это сделал, просто… Салазара больше нет. Нет — страшное слово. Никогда — еще страшнее.
Потолок вздрогнул от странного грохота, как будто взорвалось что-то в одной из башен.
Мне уже было все равно.
Впервые в жизни я ощущал себя пустым и бездушным.
37
Отрицание.
Гнев.
Торг.
Депрессия.
Принятие.
Мое принятие стало бесконечной апатией. Есть такое глубокое, неизбывное чувство у каждого человека, что все обязательно будет хорошо. Вера в хорошее. Без Салазара у меня не получалось верить. Каждую ночь он снится мне, проклятый темный маг, приходит, утешает, гладит по волосам, обнимает, я чувствую его запах, гладкость густых волос, смотрю в зеленые глаза… Каждое утро встаю с этой проклятой верой в хорошее, в то, что такой сильный артефакт не мог пропасть бесследно. И каждый раз черная подпалина в изящной раме как удар под ребра, болезненно, оглушающе.
Он ушел и забрал мое вдохновение. В прошлой жизни, в самые худшие годы, при любой беде или неприятности работа становилась моим спасением. Я рисовал, рисовал и рисовал, никак не мог остановиться. Выплескивал свои чувства на бумагу, передавал их героям своих произведений. Теперь я не могу ничего, рука не держит кисть, и наброски обычным шелестящим ковром лежат на полу. Потому что любой лист связан с Салазаром, с его мыслями, чувствами. Словно наяву, поднимая рисунок, я слышу его голос. Спорит ли он, язвит или поддерживает, он рядом, в моей голове, и это сводит с ума. Если бы дементоры оказались поблизости, им нечего было бы из меня выпить.
Салазар ушел и забрал все самое светлое. Умом понимаю, что справлюсь, переживу и пойду дальше, но не оправлюсь до конца никогда. Сейчас же это представляется невозможным.
Браслет клеймом жжет руку, хочется сорвать его с кожей, с кровью и мясом и выбросить к чертовой матери. А потом сразу становится стыдно, потому что это все, что осталось мне от Салазара.
Уже нет боли, нет неизбывной тоски, есть лишь пустота и безразличие, действия как у куклы на шарнирах, механические и пустые.
И нет Салазара.
— Гарри, как насчет того, чтобы прогуляться? Забрось книжки, ты готов к экзаменам. А сейчас солнышко, тепло. Или в шахматы сыграем?
— М-м-м…
— Если хочешь, могу попросить родителей прислать что-нибудь из магловской библиотеки.
— М-м-м…
— Можем ограбить Гринготтс.
— М-м-м… Что?!
— О, очнулся, — оскалился предвкушающе Малфой. — Ну, говори, Поттер, что с тобой происходит? На тебе лица нет. В принципе, и раньше красавцем не был, но сейчас вообще страшно подойти, мини-версия дементоров Азкабана.
Вот, для чего нужны друзья. Не трогали, дали погоревать, поплакать, а затем пинком — да в суровую реальность.
— Ничего, кошмары, — вымученно улыбнулся.
Парни не верили, взгляд Гермионы стал откровенно скептическим, но в душу не лезли, за это уже стоит поблагодарить врожденную или развившуюся — у кого как — тактичность.
— Попросить у Северуса зелье сна без сновидения? — только и спросила Бобренок.
— Не стоит, — иначе сновидения все равно будут, но вот проснуться я не смогу, вынужден буду досмотреть до конца, а это всегда больно.
Гермиона соскользнула с парты, подошла и обняла меня, теплое дыхание коснулось шеи, ладошки прошлись по спине.
— Мы рядом, если захочешь поговорить. И никому не скажем, — прошептала она.
В пустоте разлилось тепло благодарности, еще слишком слабенькое, болезненное, в последнее время любые намеки на чувства вызывали боль. Разум защищался от них апатией.
— Спасибо.
Девушка кивнула и вернулась на свое место.
— Итак, — сменил тему Дракон. — У кого какие планы на лето?
— Курсы в Отделе Тайн, — тут же отчиталась Гермиона. — Изучить требуется много, мне еще школьное магловское образование нагонять, поэтому любое свободное время принадлежит невыразимцам.
— И Северусу, — пропела белобрысая ехидина.
— И Северусу. Но не этим летом, — вздохнула с грустью девушка. — У него очередная Конференция зельеваров. Кстати, он говорит, что следующий год станет последним в роли преподавателя. Потом перейдет на частные заказы.
— Ну, и правильно, — фыркнул Малфой. — Отец давно говорил ему заняться наукой и выполнением личных заказов. В школе крестный только талант свой гробит впустую. Никто не ценит.
— Почему никто? Мы ценим, — возмутился рыжик. — Но ты прав. Подумай, зелья для Больничного крыла может сварить и сама мадам Помфри, и семикурсники, кстати, было бы неплохой подработкой. А вместо этого такие простые составы варит целый Мастер.
— А я о чем! — хлопнула по парте Гермиона. — Видела письма Северуса, он еле успевает писать статьи в журналы и отвечать на личную корреспонденцию.
— Но теперь-то у него все с этим в порядке, — расплылся в улыбке Малфой. — Времени стало больше, у статей в журналах больно знакомый стиль изложения…
Со своим горем я пропустил все изменения в жизни друзей. Однако не чувствовал в себе сил зарисовывать новый том манги. Вообще не хотелось притрагиваться к кисточке.
— Северус диктовал, я записывала, заодно кое-что переформулировала, а то его тезисы слишком уж заумные, — Бобренок закатила глаза. С таким лицом женщины говорят снисходительно: "Мужчины". — Он проверил, ему все понравилось, да и отзывы отличные. А проверить эссе первых двух курсов и сварить кое-какие зелья для меня несложно.
Ого, размах поражает воображение. Бобренок взялась за зельевара всерьез, освободила ему время как только могла.