Странно, но не было страшно. Апатия спасала меня и от этого. Я смотрел, как мужчина плавно обходит стол, приближается, и думал только о том, что скоро, возможно, встречусь с Салазаром. Зачем еще понадобился бы редактору неизвестный художник-маг.
Гриффин поднял меня на руки, легко, невозмутимо, и аппарировал. Вообще-то это невежливо, но какая разница.
Мы очутились в просторной светлой гостиной, за французским окном расстилался густой сад, поросший густым шиповником. Где-то крякали утки, веяло влагой, наверное, поблизости водоем.
На стенах висели летние пейзажи, пол устилал мягкий ковер, а кресла были подвинуты к окну, чтобы хозяин и его гость могли наслаждаться летним днем, не покидая прохлады помещения.
Но меня ожидало другое место.
Мужчина усадил меня за стол, наколдованными веревками связал так, что и рыпнуться нельзя, даже если бы я мог. Разум заходился в крике, требуя, чтобы я хоть чуть-чуть испугался. Все равно. Апатия, безразличие. Все равно. Только где-то внутри тлела искорка, осколок мысли, что Салазару мое поведение не понравилось бы. Но и ее душила тоска.
— Скоро действие зелья закончится, не хочу рисковать, — пояснил Гриффин, кивая на веревки. Обошел стол, расположился напротив и внимательно еще раз осмотрел меня. — Радует, что ты так просто не сдаешься. Хотя твое поведение слегка печалит. Недостойно ученика Салазара Слизерина.
Действие зелья проходило, и мне удалось сощурить глаза. Не стоит и пытаться бить по больному, хуже уже мне не станет.
Гриффин фыркнул и стал снимать с пальцев кольца. Они становились видимыми, стоило только мужчине прикоснуться к ним. Простые, серебряные и золотые, но на каждом были выгравированы руны и гальдраставы. Тонкая, изящная ручная работа. И весьма мощная. От волны исходящей магии мне становилось не по себе. Насколько же силен сидящий напротив маг?
С каждым кольцом облик Гриффина неуловимо изменялся. Становились тоньше черты, полнее нижняя губа, глаза приобретали оттенок весенней зелени.
Сердце билось где-то в ушах, руки сами напрягали веревки.
С последним легшим на стол кольцом мне захотелось закричать, вырваться и убежать. Или наброситься на фальшивого Гриффина.
Потому что напротив меня сидел живой Салазар Слизерин.
В современной одежде, волосы его едва достигали плеч, и не было родинки в уголке рта. Но в остальном… Салазар Слизерин.
Изо рта не вырывалось ни звука. Судя по всему, Гриффин еще и околдовал меня, вернее, не меня, так как браслет все еще на запястье. Он мог зачаровать веревки, а уже те не пропускают слова.
— Мне было девять лет, когда ко мне вернулась память о прошлой жизни. Каково же было мое удивление, когда я понял, что внешность моя почти полностью соответствует оригинальной, — длинные, гибкие пальцы провели по тому самому, не отмеченному родинкой, уголку губ. Он заметил, он всегда замечал мои движения. Хотелось согнуться пополам от нахлынувшей боли, почти физической, но не на глазах у… кем бы он ни был! А маг тем временем продолжал, смотря только на меня, не отрывая взгляда: — Даже имя соответствовало. Наверное, я слишком долго проносил кольцо с Воскрешающим камнем, а, может, все дело в том, что я потомок одного из братьев из легенды. Смерть всегда покровительствовала этому роду. Как бы то ни было… Родители были с чудинкой и назвали меня Салазаром, в честь Основателя. Хотя, как я понял, его не слишком любят в нынешнее время, — презрительный фырк. — Спустя два года они погибли. И тут я совершенно не при чем, могу тебя уверить. Несчастный случай, мои родители были учеными, экспериментаторами, весьма увлекающимися натурами. К тому времени дар уже проявил себя, и родственники отправили меня в Дурмстранг. А в семнадцать лет… На меня нахлынули воспоминания. О некоем зеленоглазом мальчике, взросление которого я наблюдал глазами портрета. О его художественном таланте, о его приключениях. Картины сводили с ума, это была неконтролируемая лавина, она чуть было не погребла меня под собой. Мне понадобились полгода и глубокий Омут Памяти, чтобы рассортировать воспоминания, уложить их в голове. И возникло любопытство. Кто этот мальчик? Как и где он научился так рисовать? Чем он сумел заинтересовать мой портрет до такой степени, что тот воспользовался свойствами, которыми я его наградил? Хотя и знал, чем все это может закончиться.
С каждым словом становилось все хуже, меня слегка подташнивало, хотя с утра ничего, кроме чая с печеньем, не ел. Какого черта? Зачем он меня так мучает? За что?
— К счастью, существовал только один мальчик со шрамом в виде молнии на лбу. Правда, тогда он был еще маленьким и ничего особенного из себя не представлял. А у меня имелся план, неплохой план на будущее, который я решил выполнить, пока дожидаюсь взросления того мальчика. Школа, наука — это, безусловно, интересно, но я еще никогда не пробовал себя в СМИ. Не надо так на меня смотреть. Неужели ты думаешь, что у меня не оставалось заначек и схронов на черный день? У всех темных магов их как минимум с пяток по всей стране разбросано. Даже если не воспользуются при жизни, все равно спокойнее на душе. Так я начал потихоньку завоевывать газеты и журналы. Отучился в магическом мире, получил магловское образование по связям с общественностью. У маглов вообще за прошедшее время появилась масса любопытных вещей. Один кинематограф чего стоит!
Салазар так же восхищался, когда я рассказывал ему о фильмах! Дышать стало труднее, на грудь словно камень положили, но я все еще не мог проговорить ни слова. Нельзя верить, нельзя, иначе обожжешься, пострадаешь. Это же маньяк какой-нибудь!
— Мальчик подрос, а затем… вдруг резко изменился. Манера речи, поведение, интересы. У меня был доступ в Хогвартс, я приглядывал за ним. И видел, как мальчик по имени Гарри Поттер поступает на Когтевран, видел его живой интерес, горящие любопытством глаза. Он восхищался не волшебством, о, нет, он наблюдал за людьми, пристально, внимательно, но незаметно. Но больше всего меня приводило в восторг его умение избегать ловушек, выворачиваться из них. Его не интересовали интриги и подковерные игры, тем не менее, манипулятором он был даже лучшим, чем нынешний директор Хогвартса. Точно знал, на что воздействовать, как заинтересовать аудиторию. Тогда я впервые увидел того подростка, в которого превратится Гарри Поттер.
Он вздохнул, провел нервно рукой по шее.
— Я точно знал, что нужно делать. Все воспоминания, рассортированные, одно за другим, в правильной последовательности хранились у меня. Я просматривал их и давал подсказки или просто писал записки. Манипулировал газетами и общественным мнением, чтобы облегчить ему жизнь. А потом не удержался и встретился с Гарри Поттером лично. Мальчик вырос, — мужчина поднял больные глаза. — Не изменился, но повзрослел. И я с упоением ловил в его поведении отблеск собственных черт. Теперь я понимаю, все было создано для того, чтобы я влюбился. В открытость, индивидуальность, неповторимость. В способность принять меня таким, какой я есть. Я смеялся над влюбленностью собственного портрета, забыв, что он, по сути, — это я, слепок моей личности, а, значит, обладает тем же характером, такими же интересами и требованиями, что и я. Я забыл об этом и был повергнут Гарри Поттером. Смешливым художником Эвансом Греем. Я всего лишь хотел узнать, что такого необычного есть в этом человеке, а в результате попал в ловушку сам. И мне совсем не хотелось выбираться, — горько заключил он. — Я любил его, в то время, как он любил мой портрет. Мерлин, какая нелепость!
Все это походило на театр абсурда, если бы не боль, пронизывающая каждое слово, невидимой струной тянущаяся через повествование.
— Я ревновал и злился, но ничего не мог изменить. Мог только попытаться приблизиться. Увы, если остальные маги забыли, как выглядел Слизерин, даже в общих чертах, то Гарри знал меня до мелочей. Поэтому пришла идея использовать кольцо с наведенными чарами личины. Годрика я выбрал из уважения к своему давнему другу. Да и внешность заурядного мага не по мне, — передернул плечами.
Совсем как Салазар. Он бы сказал то же самое. Беспомощность убивала, хотелось вырываться, сбежать, лишь бы не слышать речей, которым так и норовило поверить глупое сердце.