— Сначала я сближался просто ради интереса, а потом… просто не мог иначе.
Он гордо выпрямился, и я догадался, что разговор подошел к завершающей стадии.
— Гарри победил, завершил свою закулисную битву, и мне предстояло причинить ему боль.
Вопросы мычанием срывались с губ. Зачем? Зачем он так поступил? Из-за глупой ревности?
На лице Салазара возникла грустная усмешка.
— Нет, не из-за ревности. Не удивляйся так, твои мысли можно по лицу прочитать. Благодаря своим чувствам я понял, каково это — желать чьего-то счастья больше собственного. Если бы была возможность оставить портрет, я бы так и сделал, но, к сожалению, моя фигура занимала слишком большое место в "Деле о крестражах", — фраза хлестнула наотмашь. Так говорили только мы с Салазаром. — Я сдерживал газеты, контролировал их, чтобы они не трогали твою персону. Помогал, по мере сил, надеюсь, мои усилия действительно пригодились.
Кивнул. Пригодились, еще как. Не раз я обращался к запискам, как к поддержке. А уж каким пинком они служили в некоторых случаях!..
— У портретов Основателей различные способности, — кивнул еще раз, это я уже и так знал. — Кандида связана с Комнатой, Пенелопа могла оставлять воспоминания портрету уже после окончания работы над изображением, Годрик прослушивал кабинет директора. А мой портрет… мог стать Омутом Памяти. С определенного момента он фиксировал все происходящее вокруг, собирал воспоминания. Накапливал знания, которые впоследствии мог передать. Но в таком случае сам артефакт был бы уничтожен, он сгорал от мощности проходящей магии.
Страшная догадка прошила молнией, льдом сковала позвоночник.
Мужчина кивнул.
— Да, отправной точкой служило первое погружение в портрет. Действие, схожее с Омутом Памяти, не так ли? — как я раньше не догадался, идиот?! Ведь действительно похоже. — С тех пор Салазар накапливал знания, воспоминания о тебе, твоей работе. И появляющихся записках. А то, что не накопил, рассказал мне своими словами. Ты же всегда делился впечатлениями от лета. Все это портрет передал мне. Если бы мы были разными людьми, я бы страшно завидовал ему, потому что он пожертвовал собой ради тебя. Но правда в том, что он — это я. Точная копия, он никогда не существовал отдельно, всегда только я. Он — это я. Мои чувства, мои интересы, мои слова, привязанности, поступки. Моя тень, — мужчина вздохнул, поиграл немного лежащими перед ним кольцами, затем снова поднял глаза. — Переправить воспоминания можно. Прибор на верху Астрономической башни скрывает… скрывало еще одно изобретение Кандиды. Маховик Времени. Существует два типа Маховиков: для вещей и для людей. Не могла же Когтевран ставить эксперименты, пусть и по точным расчетам, на людях. Нет, начинала она с подушек, игрушек, костюмов. Но это были такие неточные сведения. Люди мало обращают внимание на подушки, поэтому сказать, когда точно та появилась в комнате, невозможно. Кандида стала экспериментировать с памятью. Ментальная магия и все ее отрасли. Она научилась отправлять в прошлое воспоминание о будущем. Было лишь два условия: принимающим должен стать тот человек, кому принадлежат воспоминания. И маленький объем. Чем больше памяти, тем сильнее нагрузка. Маховик просто не выдерживал напора и разрушался. В конце концов, Кандида принялась за работу с перемещением людей во времени, всего на пару часов, потому что нельзя пересекаться с собой. Да и психика страдает. А об экспериментах с памятью забыла раз и навсегда, стерла все напоминания. Потому что люди меняли будущее, и обычно все становилось гораздо хуже, чем было до этого. К тому же, нужно обладать склонностью к ментальной магии, потому что разум может не вынести таких знаний. В общем, Кандида посчитала, что игра не стоит свеч и забыла обо всем. Не смогла лишь уничтожить действующий Маховик, но спрятала его хорошо. О нем лишь мы знали. Я отправил воспоминания портрета и часть своих с этим Маховиком, себе-семнадцатилетнему. Круг замкнулся.
Один короткий взмах палочкой, и я понял, что могу говорить. Но не спешил. Потому что в обычном мире этого человека посчитали бы сумасшедшим, но здесь… здесь же проклятая магия!
— Не веришь мне?
Помотал головой.
— Нет, — хрипло, на выдохе.
Мужчина закатал левый рукав. На загорелой коже сверкнула серебряная змейка, украшенная рунами. Точно такая же, как у меня. Но в то же время другая.
Браслет, сделанный Годриком.
Мужчина подошел, осторожно, как к дикому зверю. И освободил мне правую руку.
— Я могу показать тебе воспоминания. Свои воспоминания.
Вложил в пальцы палочку и доверчиво наклонился ко мне.
— Тебе решать: Легиллеменс или Авада Кедавра.
Он смотрел своими невероятными зелеными глазами, а я понимал, что, если хочу разобраться в ситуации, выбора на самом деле не имею. Салазар — портрет — обучал меня работе с сознанием, поэтому что делать примерно я знал.
— Легиллеменс.
С непривычки в сознание мужчины я вломился, как взбесившийся носорог. Наверное, ему было больно, но он терпел. И не скрывался.
Я бы мог сказать, что мужчина солгал, на самом деле присвоил воспоминания портрета, если бы разноцветные линии его сознания не подхватили меня и не увлекли вглубь, в открытое поле памяти. Так доверчиво, так… искренне. Я видел ту, другую, древнюю жизнь. Видел старинные замки, восстания, строительство Хогвартса и его оборону. Я видел все, и это были истинные воспоминания. Салазар рассказывал, как определить правдивость увиденного.
Передо мной стоял мой Салазар Слизерин, современный, старше меня, но… мой. Просто мой. С открытым до самого донышка разумом, распахнутой душой, готовый принять любой вердикт. Я видел его симпатию ко мне, его окрашенные чувствами воспоминания. И мог бы легко их уничтожить — маг вверял мне всего себя. Но вместо этого я постарался аккуратно выскользнуть из чужого сознания. Салазар помогал, мягко, ненавязчиво. Когда мы приняли реальность, то оказалось, что прижались друг к дружке лбами, дышим одним дыханием, тяжело, надсадно.
— Развяжи меня, — палочка выпала из рук.
Веревки немедленно соскользнули на пол и пропали, я поднялся. Желание придушить эту сволочь возрастало в геометрической прогрессии.
Как бить человека я знал. Главное — прятать большой палец внутрь кулака. Так и поступил. Салазар красиво откинулся на стол, а я вылетел через окно в сад. Невозможно находиться с ним в одном помещении. Я же убью его.
Схватился за волосы, чтобы унять мысли. Все чувства, до этого сдерживаемые, приглушенные горечью потери, сейчас хлынули на меня. Стало больно и сладко, страшно поверить и невозможно отказать.
— Ублюдок! Я же думал, что ты умер! Что больше никогда не увижу тебя, — покачал головой, кусая губы. — Почему…
— Не мог, — Салазар уже залечил ссадину. Ненавижу магию! И медленно подошел ближе, положил руки на плечи. — Нам нельзя вызывать подозрения, не пока ты в Хогвартсе.
Я убью эту сволочь, потому что сейчас… абсолютно… счастлив.
— Я люблю тебя, — короткий поцелуй в щеку. — Люблю тебя, — в веки. — Люблю, — в лоб.
Если он так надумал следовать к губам, то какой-то слишком долгий путь.
Я думал, что привык уже ко всему, теперь же оказалось, что мир магии… гораздо богаче на сюрпризы, чем я подозревал вначале. Потомки Смерти, кольца…
Возродившиеся темные маги, что сжимают так, будто боятся одновременно поранить и отпустить.
А волосы у него мягкие, густые. И губы по-прежнему теплые, жесткие, уверенные, поцелуи их — пьянящие.
— Люблю тебя, — прошептал в ответ.
Салазар улыбнулся и поцеловал меня снова.
Я потом отомщу ему. Сейчас я слишком для этого счастлив.
38
— Ты издеваешься, — припечатал Салазар.
— Хм? Нет, — категорический тон вызывал улыбку.
— Тогда изощренно мстишь, — предложил второй вариант Основатель. — Заставляя меня бегать к тебе на свидания, как какого-то мальчишку.
— М, возможно. Но ты это заслужил.
Мужчина прищурился.
— Еще и удовольствие получаешь. И кто из нас змей слизеринский?