С бордюра ни вправо, ни влево, не сбиться с пути,
С пути, на котором я счастье хочу обрести,
Не ведая, что до него мне расти и расти.
«Бессмертной я уже была…»
Бессмертной я уже была.
И не одна, а вместе с мамой
И вместе с той оконной рамой,
Что мама мыла добела.
А смерть – она случалась с тем,
Кто из парадного другого,
И отношенья никакого
К нам не имела, ну совсем.
Ну, разве что, прервав игру,
Глядели мы заворожённо,
Когда автобус похоронный
Неспешно ехал по двору.
«Всё очень просто объясняется…»
Всё очень просто объясняется —
Жасминный куст цвести стесняется.
Он знает – стоит расцвести,
Как тут же я начну нести
Свой вздор восторженный, рифмованный,
Начну в тетрадке разлинованной
Ему сравнения искать,
Словами нежными ласкать,
Перемежая вздохи стонами.
Вот я стою перед бутонами,
А он перед моим крыльцом
Стоит с потерянным лицом.
«Музыку жаль. Ведь она…»
Музыку жаль. Ведь она,
Если никто не играет,
Не напевает её,
От немоты умирает.
Музыку жаль. Ведь она
Столько сказать бы сумела,
Но до секретов её
Нет никому нынче дела.
Музыка, не умирай.
Необходимо дождаться
Тех, кому нужен твой рай,
Чтоб с этим адом сражаться.
«Мгновенье пресветлое в белой панамке…»
На 23 июня, когда световой день
сократился на одну минуту.
1. «Мгновенье пресветлое в белой панамке…»
Мгновенье пресветлое в белой панамке,
О, как оказалось ты в траурной рамке?
Ведь ты – простодушное, точно дитя, —
Пленяло нас, личиком ясным светя.
О, как ты порадовать всех нас хотело!
Ну кто совершил это чёрное дело?
2. «Жасмин осиянный, сверкающий, чуткий…»
Жасмин осиянный, сверкающий, чуткий
Взял знамя из рук убиенной минутки.
Взял светлое знамя и гордо несёт
В надежде, что он нас от мрака спасёт.
Увы, он надежды свои похоронит,
Увянет, осыпется, знамя уронит.
«А если я вдруг пропаду, неужели не станут…»
А если я вдруг пропаду, неужели не станут
Меня здесь искать? Неужели к Нему не пристанут,
Не спросят: «О Боже, куда она запропастилась,
Ушла, испарилась и даже ни с кем не простилась?»
И если Господь им ответит, что годы, мол, косят,
Неужто, смирившись с ответом, искать меня бросят?
«Один хандрит, другой сорит…»
Один хандрит, другой сорит
Деньгами, третий всё кемарит.
А этот – знай себе – парит
И нас стихотвореньем дарит.
И я, как он, парить хочу.
Допью свой кофе и взлечу.
«Четверг пока необитаем…»
Четверг пока необитаем.
К нему мы только подлетаем,
И гаснет окон череда.
Это кончается среда.
И вот уже мы близко вроде
К чему-то, чего нет в природе.
«И если, эту круговерть любя…»
И если, эту круговерть любя,
Я всё-таки уйду, то лишь в себя.
То в тишину свою и глубину,
Закрыв глаза, отважно загляну.
Мне так виднее, право же, видней
Весь тайный смысл скоротечных дней.
«Всё ищешь опору?..»
Всё ищешь опору? Боишься пропасть?
Всё ищешь, к чему притулиться? Припасть?
Напрасно. Напрасно. Незыблемых нет.
Всё зыблемо: почва, и кровля, и свет.
Но знаешь, в чём всё-таки здесь благодать?
Что хрупким друг к другу дано припадать.
И знаешь, что надо, чтоб мир этот жил?
Чтоб хрупкому хрупкий опорой служил.
«Что делаем? Учимся быть…»
Что делаем? Учимся быть.
Что делаем? Учимся плыть.
Ведь наша стихия – не заводь.
Здесь надо умеючи плавать.
То вынырнем, то поднырнём —
До смерти уроки берём.
«А ты непременно себе заведи…»
Леночке Колат
А ты непременно себе заведи
Того, кто прижмёт тебя нежно к груди.
А если сие от тебя не зависит
И если тоска свою норму превысит,
Тогда заведи, пустоту не любя,
Котёнка, чтоб спал на груди у тебя.
«Зеркальным отражён стеклом…»
Зеркальным отражён стеклом
Под новым падает углом
Сегодня луч. И это значит,
Что счёт возможностям не начат,
И книг земных не истрепать,
И тайн земных не исчерпать.
«Наверное, в ущерб сюжету…»
Наверное, в ущерб сюжету
Лелею я минуту эту,
Не отпускаю от себя,
Сюжет волнующий губя.
Нет ни интриги, ни погони,
А лишь снежинка на ладони.
«Слава Богу, я снова в небесную рамку вместилась…»
Слава Богу, я снова в небесную рамку вместилась,
Хоть, увы, ближе к краю из центра картины сместилась.