— Нет, не давал. Только пригрозил: «Смотри, говорит, распатроню»…
— Ну, ты иди, а я и без тебя справлюсь.
И смотритель тюрьмы, заложив руки в карманы, подошел к Дройду.
— Ну те-с, так. И только подумать — такой приличный с виду человек…
Дройд обернулся и, радостно приподняв цилиндр, представился:
— Виллиам Дройд. Очень рад познакомиться.
— Ну и радуйся. Стань как следует! Ну!..
— Это вы ко мне? — растерянно произнес Дройд.
— А то что, стенке, что ли? Стань, тебе говорят.
Дройд оглянулся, но писаря уже не было: он ушел доигрывать свой роббер.
— Вы ошибаетесь, господин… Я ведь не арестант.
— Все вы не арестанты. Ну, марш за мной!
— Куда?
— Да ты что, обалдел, что ли? В тюрьму, в одну из хороших, крепких камер. Ты, брат, не убежишь. И не пробуй.
— Меня в тюрьму?..
— А то меня, что ли? Марш!
Дройд понял, что совершилась чудовищная ошибка, и, не отдавая себе отчета, бросился бежать.
— Стой! Стрелять буду.
Но это только подогнало Дройда. Он не бежал, а летел.
Часовой, стоявший у ворот, лениво переложил ружье из левой руки в правую и стал наблюдать бег Дройда вокруг тюремного двора.
Его никто не преследовал, стояли и ждали, когда этот странный арестант выдохнется.
Иногда они подбадривали криком, топали ногами, когда Дройд пробегал мимо солдат.
Через десять минут Дройд выдохся, он почувствовал, что задыхается, и, разрывая руками воротничок, упал на асфальт тюремного замка…
Дройд, как кусок теста, упал на нары и хватал воздух широко открытым ртом. Он напоминал рыбу, выброшенную удачным рыболовом на берег. Он был возмущен. Его, англичанина, журналиста, взяли и бросили за решетку, как какого-нибудь рабочего.
Мысли у него прыгали без всякой системы до тех пор, пока не остановились на том, что он сам виноват, попав в этот район без провожатых из-за этого проклятого интервью, когда ему захотелось хоть один раз быть честным перед читателями.
Отдышался.
Убранство камеры ему не пришлось по вкусу. Он поморщился, прошел по диагонали четыре шага, посмотрел на толстые прутья решетки и, набравшись храбрости, подошел к двери и стал барабанить в нее кулаками.
— Чего стучишь?
— Коменданта, начальника, сержанта.
— А ты покричи еще, так и сам не обрадуешься.
— Черт побери, сейчас же сержанта, сию минуту!
Вместо ответа щелкнул ключ, захрипев, открылась дверь камеры, и увесистый приклад ударом в грудь сбил Дройда с ног.
— Убивают, карраууул! — закричал он.
«У-у-у» — неслось глухо по коридорам, мягко тыкаясь в полукруглые своды тюрьмы. Из камер тоже раздался гул, послышались удары скамейками в двери, и скоро весь коридор гудел, стучал, испугав Дройда, не знавшего неписаного закона солидарности, и он замолчал, со страхом смотря на дверь, не вставая с пола.
Зашаркали шаги, заскрипели отворяемые двери, и гул борьбы глухо донесся до Дройда. Он со страхом ждал. Вот остановились около его камеры, и перед ним появились два рослых солдата.
— Вот этот начал?
— Ага!
— В подвал, пусть прохладится.
И не успел Дройд осознать все происходящее, как был подхвачен с двух сторон солдатами и увлечен по коридору. Он не мог ничего понять, и глаза его бесцельно блуждали, наталкиваясь только то на небритые щеки солдат, то на глухие своды коридора. Он закрыл глаза.
Остановились,
К полу наклонился солдат и с трудом сдвинул плиту люка; из-под пола сейчас же раздался дикий крик.
Дройд отшатнулся и яростно стал отбиваться от толкавших его в люк солдат. Но что он мог поделать против силы? И он полетел вниз, слыша над собой:
— Тут себе и кричи на здоровье.
— Один уже есть.
— В компании веселее.
И со скрежетом туго шлепнулась плита на место, закрывая люк.
Глава V
Я БОЛЬШЕ НА ПЯТЬСОТ
Человек в потертой куртке, приятно ошеломленный сухим шелестом нескольких крупных банкнот, в нерешительности стоял против раскрытых дверей ресторана.
Войти он не решался, стыдясь своего потертого костюма, но и уйти тоже, и стоял, как водораздел, среди стремящейся в ресторан толпы.
Шум, смех, толчки, наконец, привели его к решению, и он, лавируя среди черных сюртуков, фраков и кружевных дам, отошел на несколько десятков шагов от ресторана. Остановился.
— Тысяча долларов!
— Кто купил, кто?
Он очнулся и взглянул на группу, застывшую около газетчика. Три толстяка, покуривая сигары, зажатые в коротких обрубках пальцев, молчаливо посапывая, смотрели на двух манекенш и одного клерка.