– А дальше? – спросил ее следственный судья.
– А дальше она умерла. А я ушла. Пеларгонию я так и оставила стоять на столике.
– А почему вы так поступили?
– Как почему? Это же был мой ей подарок. И не важно, жива она или мертва. Подарок есть подарок.
– Да нет, я спрашиваю, почему вы ее убили?
– Ах, это… Потому что герр Шлессерер велел мне это сделать.
– Вы что же, все готовы были выполнить, что он вам скажет?
Посмотрев на пальцы, Эрна Демпеляйн, помедлив, ответила:
– Да.
После этого Демпеляйн было велено увести, ушел и ее адвокат, а я имел краткую беседу со следственным судьей.
– Ну и что вы об этом думаете? – поинтересовался у него я.
– Разве я решаю? – ответил он. – Как вы понимаете, я имею в виду все-таки…
– Все-таки что?
– Все-таки следует отделять мораль от справедливости.
Ну, мои уважаемые дамы и господа, приятная обязанность напоминает о себе, а наша сегодняшняя задача воистину огромна. Скрипичный квартет Равеля… Хорошо, что все мы хорошо знаем друг друга и что нас никто не слушает. В особенности сам маэстро Равель.
На этом заканчивается шестой из четвергов земельного прокурора д-ра Ф.
Откуда ему известно, спрашиваю я кошку, что маэстро Равель ничего оттуда не услышит? Откуда-откуда! Из запредельного мира!
Седьмой четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он завершает свой рассказ о «Деле с пеларгонией»
– Шлессерер все отрицал. Он не передавал Демпеляйн никакого яда – который в конце концов и не подействовал – и не понуждал ее к убийству своей жены. И в пользу Шлессерера говорило одно весьма важное обстоятельство: на момент убийства связь Шлессерера и Демпеляйн перестала существовать, так что фрау Демпеляйн не могла считаться его любовницей. Весной того года, то есть примерно за два месяца до убийства, Шлессерер обзавелся новой симпатией, а именно особой на пару десятков лет моложе Демпеляйн, которую звали Нора Грефе. Нора была молодой, подающей надежды студенткой, будущим модельером. И я имел возможность убедиться на процессе, где она выступала свидетельницей: Демпеляйн не шла ни в какое сравнение с Норой Грефе; честно говоря, я подивился везению Шлессерера – и как эта длинноногая красавица могла засмотреться на такого слизняка! Но как учит нас Карл Офф: «Любовь – вещь непостижимая…»
Грефе заявила, что за два месяца их связи ей приходилось бывать в охотничьем домике Шлессерера, и в неделю, когда произошло убийство, он также приглашал ее поехать туда с ним.
– Он настаивал, чтобы вы поехали? – стал допытываться председательствующий. – Именно настаивал?
– Да, он именно настаивал на этом…
Но Грефе так и не смогла поехать из-за того, что подготовка к очередному показу моделей сезона подходила к концу, а две ее работы выбрали для показа. И вообще она не верила, что Шлессерер виновен в убийстве. И ей, Норе Грефе, фрау Шлессерер нисколько не мешала. Между ней, Норой Грефе, и Шлессерер отношения были изначально ясными. Говоря это, она бросила пугливый взгляд на обвиняемого и произнесла следующее:
– Не хочу его обижать, он мне на самом деле нравился, но он никогда не был мужчиной моей мечты. Мне вообще пока не хочется думать о браке. После окончания учебы я все равно собираюсь на год-два в Нью-Йорк.
Таким образом, у Шлессерера не было нужды избавляться от своей супруги в угоду Норе Грефе. Тем более в угоду Демпеляйн, которой он дал отставку. Кстати, об отставке: как и особа по фамилии Назаре, Демпеляйн перешла под покровительство Штегвайбеля. Не странное ли дело? Кто знает… Со стороны Шлессерера имели место довольно существенные акты щедрости как в отношении Демпеляйн, так и Штегвайбеля, да и без них в лице Штегвайбеля Демпеляйн получила то самое плечо, на котором можно было всласть выплакаться, горюя о разбитой любви, о своей участи и т. д., рассчитывая на сострадание, а, как известно, от сострадания до постели путь недолгий.
Все вышеперечисленное говорило как раз не в пользу виновности Шлессерера, причем обвинение изначально дистанцировалось от версии прямого его участия в преступлении: первое – по причине алиби, охарактеризованного защитой как «искусно и вероломно спланированное», и, второе, согласно признанию Демпеляйн, показавшемуся правдоподобным.
Однако в той же степени весомые – и даже куда более весомые, по мнению обвинения, – факты говорили против Шлессерера. Вспомнить хотя бы в принципе снимающие с него вину показания Норы Грефе: мол, он и ее силком тащил в охотничий домик, что говорит еще и о том, что ему непременно нужен был свидетель или свидетельница, дабы алиби его оставалось безупречным. Далее, поведение самого Шлессерера после совершенного преступления, когда он вздумал инсценировать убийство с целью ограбления. И в конце концов', самое важное – признание Демпеляйн, с самого начала твердившей о том, что, дескать, именно Шлессерер заставил ее совершить преступление.