Евгений Кораблев
(Григорий Григорьевич Младов)
ЧЕТВЕРО И КРАК
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I. Таинственная записка
Случилось это в конце июня 192... г. на Урале, в уездном городе В.
– Тошка! Ты что там возишься? – сердито спросила мать, бросив стирать.
– Да вот... – после минутного молчания ответил сын. – У деда в книге нашел, и не поймешь толком... Запись какая-то... Что-то занятное... В три бумаги обернуто.
Мальчик лет шестнадцати подошел к матери с найденной запиской. Это была восьмушка серой бумаги, измятая, наполовину изорванная, исписанная рукой малограмотного человека.
– Дед писал, – сразу узнала почерк мать. – Что там такое?
– А слушай... Начало, видишь, оторвано... «Копать у Пяти ручьев, против двух пещер, у Вогульской, – прочел он, – отступая пятьдесят шагов влево по тропе...» Дальше опять вырвано, потом конец: «Богатство неслыханное... Дорогу знает Куколев».
– Клад? – несерьезно спросила мать, принимаясь выжимать белье.
– Почем знать! Может, и клад, – спокойно ответил мальчик.
– Не хочешь ли поискать? – уже явно насмешливо сказала женщина. – Дед был бы жив – пошел бы.
– Может, он туда и пошел? Может, и жив, только вести не дает.
– Где же жив! – вздохнула мать. – Вернулся бы. Только такие дурачки, как ты, верят. Я деда знаю.
Два года назад, об эту же пору, Евстафий Хорьков, шестидесятилетний старик, ночью ушел из дому, не предупредив снохи и знакомых. Исчез он неизвестно куда, захватив свои пожитки: ружье, порох, пули, буханку хлеба и теплую лопатину[1]. Старик был неисправимый искатель золотоносных мест. Много золотопромышленников на Урале разжилось на отысканных им местах. Но как-то всегда выходило так, что старик находил, а золото уплывало в другие руки. Как говорили, старику «не фартило». За ним оставалась только слава удачливого золотоискателя, гремевшая по всему Уралу.
И сноха Марья и соседи так и решили, что суеверный старик, боявшийся «сглазу», ушел, никого не предупредив, за «золотишком».
Тошка, этой весной перешедший в третий класс второй ступени[2], был вылитый дед. Среднего роста, сероглазый, крепкий, точно налитой. Ему, очевидно, по наследству передалась страсть к дальним прогулкам. Почти каждое лето он проводил в лесу то на охоте, то на сборе кедровых орехов, ягод. Однажды ему посчастливилось поймать орла, которого он в клетке притащил в школу и торжественно выпустил на дворе, сделавшись героем дня.
Дом у него был полон всяких ручных птиц и зверушек. Он запоем читал приключенческую литературу и путешествия, доставал в библиотеке книги по краеведению. Нужда и трудовая жизнь заставили его рано выучиться деловой сноровке, уметь все делать. У него все спорилось. Своими способностями и твердым характером он выделялся в классе. Если надо было вовремя и аккуратно сделать в классе или ячейке[3] ответственную работу – это всегда поручали Анатолию Хорькову.
Когда дед ушел из дому, Тошке было четырнадцать лет. Он до сих пор живо интересовался исчезновением старика. Его пытливому уму была невыносима неразгаданная тайна.
Конечно, за два года интерес к таинственному исчезновению несколько ослабел, но найденная сегодня загадочная записка вновь возбудила сильнейшее любопытство. Тошка впервые обратил внимание на то, что она лежала на странице, читанной дедом накануне исчезновения, 20 июня 192... года, в единственной оставшейся от деда старопечатной книге. Этой книгой дед, как старовер[4], очень дорожил и читал ее на ночь каждый день, отмечая карандашом день чтения.
Может быть, он отправился в скит к своим единоверцам? На Урале, в дебрях его, еще были такие скиты, в которых староверы прятались от мира. Но почему он ушел тогда, не простившись? И почему записка? Или это адрес какого-нибудь скита? И где эта Вогульская пещера? Такие вопросы мучили мальчика.
– Мама, ты никогда не слыхала о Вогульской пещере? Дед ничего не говорил?
– Не слыхивала.
– А ты не знаешь, кто такой Куколев?
– Ты ж его знаешь... Ефимушка... Фамилию-то, поди, и сам он забыл.
– Так я его расспрошу, – схватился разом Тошка.
– Попробуй, – усмехнулась мать. – Такой же, как дед, – шальной.
Она снова взялась за белье и запела заунывную песню.
Однако, когда Тошка обулся, надел фуражку и собрался идти, она сердито окликнула:
– Ты куда?
– К Ефимушке.
– Да ты что, сдурел? Вижу, парень, у тебя нету дела. Чем зря сапоги бить, наколи-ка дров.
Сын только ухарски свистнул и вышел. Потом, уже с улицы, крикнул в окно:
– Приду и наколю. Пока хватит.
Квартиру Ефимушки, приятеля деда, Тошка знал хорошо. Когда он подошел к однооконному, вросшему в землю домику и побарабанил в стекло, за ворота высунулась баба.
– Ефимушку? – спросила она, щурясь на солнце. – Дедушки нету. А тебе на что?
– Да так, нужен. А где он?
– Дедушка-то? – баба засмеялась. – Да ты чей будешь?
– Хорьков.
– Неужели Анатолий? Как же я тебя не признала? Да где же узнать! Вон какой вымахал... Ин, тебе скажу... Дедушка в скиты к старцам ушел. Еще на святой... Где скит?.. Этого, милый, никто не знает... Старцы хоронятся. Кто же языком трепать будет! Как можно!..
Не добившись толку от стойкой кержацкой[5] бабы, Тошка вернулся огорченный.
Единственный человек, могший пролить свет на загадочный документ, так же, как и дед, был неизвестно где.
II. Сборы
Есть люди, которые, заинтересовавшись чем-нибудь, помечтают, поговорят об этом, на том и покончат. Тошка не такой. Недаром он – Хорьков. Над пустяком не думает, а что западет в голову серьезно, значит – сделано.
В тот же вечер он собрал всю свою компанию на огороде «по секретному делу».
– Говори, что за секретные дела! – интересовались ребята.
– Садись все, тогда расскажу.
Выждал, когда все трое сели на гряды, и спросил:
– Хотите отправиться в экспедицию?
– В экспедицию? – с удивлением спросили они. – Куда?
– Когда?
– И зачем?
– Хоть к черту на рога, согласен! – крикнул кудрявый Гришук. – Дома страсть надоело!
– А ты, Андрюха?
– Смотря по тому, куда и на сколько, – осторожно ответил Андрей, самый старший из них, лет восемнадцати. – Мне надо к осени алгебру повторить.
– А зачем? И на чьем иждивении? – добавил толстый Федька.
Тошка ответил:
– В леса, на север Урала. На собственных харчах. Отправка через неделю.
– Сколько верст? – осведомился Федька.
– Смотря по обстоятельствам. Пожалуй, верст пятьсот...
– Ого-го! А зачем?
– Сначала мы отыщем один скит...
Ребята разразились дружным хохотом.
– В монахи, что ли? Или агитнуть хочешь среди старцев?
– Я в скиты не иду! – кричал, смеясь, Андрей.
– Слушай, Андрюха! Да слушайте, черти!
Понизив голос до шепота, Тошка рассказал о найденной таинственной записке.
К Тошкиному повествованию слушатели отнеслись неодинаково.
– Клад? Иду! Иду! – подпрыгнул Федька. – Ай да дед! Когда собираемся? Я готов хоть сегодня.
Андрей отнесся скептически:
– Чепуха! Какой там клад... Что-нибудь другое старик имел в виду. Он был горячий охотник. Может быть, в тех краях много ценного зверя... Для охотника это – большое сокровище. Я читал как раз на днях в библиотеке...
– А по-моему, – перебил Гришук, – копаться в этом долго нечего. Не клад, так сокровище, что-то интересное там во всяком случае есть. Зря дед не стал бы писать в записке. Соберемся, пойдем и посмотрим.
– Пятьсот верст... Конец немалый, – раздумчиво сказал Федька.
– Я думаю, что идти надо, – решительно тряхнул головой Тошка. – Интересно, конечно, в записке...
1
Лопотина, или лопатина – на Урале и в Сибири так называли верхнюю одежду, чаще всего простую, рабочую.
2
...в третий класс второй ступени... – В октябре 1918 г. было опубликовано утвержденное ВЦИК «Положение о единой трудовой школе» которым в Советской республике вводилась единая трудовая школа с девятилетним средним обучением. Девятилетка подразделялась на две ступени. Первая ступень – 5 лет, для обучения детей от 8 до 13 лет; вторая ступень – 4 года, для обучения детей от 13 до 17 лет.
3
В начале 20-х годов при школах не было первичных комсомольских организаций. Школьники комсомольского возраста, вступая в комсомол, прикреплялись к комсомольской ячейке (то есть первичной организации) вне школы.
В 1924 году XIII съезд партии предложил создать комсомольские организации во всех школах II ступени, что и было осуществлено.
4
...дед, как старовер. – В 60-х годах XVII в. русский патриарх Никон предпринял исправление богослужебных книг и внес формальные изменения в некоторые церковные обряды. Часть населения отказалась признать реформу Никона и, сохранив старую веру и обряды, откололась от господствующей православной веры. Они стали называться староверами, или старообрядцами.
Вследствие того, что государство преследовало староверов, они были вынуждены скрываться в глухих местах страны и, в частности, в таежных местах Урала. Скрываясь от «мира», староверы основывали тайные скиты, или небольшие поселки полумонастырского типа.
5
Кержак – старообрядец. Название произошло от реки Керженца в Нижегородской губернии, где старообрядцами был создан своеобразный центр и где было много скитов. После изгнания старообрядцев с Керженца многие из них осели на Урале и Сибири, где за ними и укрепилось название кержаков.