Потом Фабрициус подумал, что правильно сделал, настояв на своем, — провести маевку следовало именно ему. Не всякий бы выдержал такое — пригодились его выносливость и сила. Впрочем, это не раз выручало. Бывало, выйдет хозяин или приказчик, посмотрит на толпу нанимающихся, и уже слышится: «Эй, усач! Ты подходишь». За какую только работу он не брался: и сено косил, и корабли разгружал, и молотом орудовал. Правда, подолгу нигде не удерживался. Не по вкусу приходился хозяевам характер работника. Уж очень непокладист. И грубого слова ему не скажи и рассчитай, как положено. Добро бы еще свои интересы защищал, а то и за других вступается.
И снова странствия в поисках работы — кажется, всю Латвию вдоль и поперек исходил…
А что было вчера, до того, как Ян потерял сознание? Не проронил ли он какое-нибудь неосторожное слово? Что отвечал на вопросы этого остроносого улыбающегося следователя?
Впрочем, вчера следователь уже не улыбался, не смотрел глазами, полными напускной заботы о «заблудшей овце», которую надо слегка пожурить, направить на путь истинный. То было лишь в начале их «знакомства». В ту пору следователь ласково улыбался: «Не волнуйтесь, все еще можно исправить — в конце концов вам всего 26 лет». И сокрушенно вздыхал: «Получили образование и вдруг заделались бунтарем, ниспровергателем строя!»
Да, видно, следователь понял: «беседовать», прикидываясь доброжелателем, бесполезно. Вчера дюжие полицейские скрутили Яну руки и принялись избивать его. У них был немалый опыт в этом. Яну оставалось лишь крепче стискивать зубы…
Когда взмокшие физиономии полицейских исчезали, над Яном склонялся следователь:
— Может быть, теперь вы вспомните, кто ваши сообщники? Назовите их имена, и мы вас отпустим на все четыре стороны!
Ян молчал. И снова сыпались удары. И снова продолжение допроса. Но Ян уже не видел следователя, а только слышал: «С кем ты организовывал это собрание? Кто был еще в лесу, за городом? Кто расклеивал прокламации?»
…Яна внесли в кабинет следователя и, подняв с носилок, посадили на тяжелую, привинченную к полу скамью.
— Ну-с, что вы надумали?..
Все повторялось сызнова.
Следователь, очевидно, решил во что бы то ни стало добиться своего. Но Ян молчал. И только когда следователь спросил:
— Вы и с полицейскими справились один?
Ян сказал:
— Спросите у Вайса!
— Один, ваше благородие, — подтвердил полицейский, стоявший у двери.
— Болван! — процедил следователь сквозь зубы.
Но Вайс сказал правду…
Дозорные, выставленные собравшимися на маевку, поздно заметили полицейских — когда они были уже совсем близко. И Ян приказал рабочим расходиться поодиночке в разные стороны. О себе он не думал. Но именно к нему направились полицейские.
«Ну что ж, — подумал Ян, — пока они со мной провозятся, все успеют разойтись». И начал отходить к лесу. Неожиданно перед ним вырос полицейский. Ян ударом кулака свалил его. Затем рухнули наземь еще двое. Полицейские на секунду растерялись. Воспользовавшись этим, Ян рванулся к лесу. Еще немного, и ему удалось бы скрыться, но один из полицейских, внезапно появившийся из-за деревьев, ударил его рукоятью револьвера по голове. Ян упал и тут же почувствовал, что ему надели наручники…
Все это следователь, конечно, знал. Но ему было известно и другое: арестованный не бунтарь-одиночка, а член подпольной организации.
— Кто ваши сообщники? Имена!
И снова принимались «за работу» дюжие молодчики. А потом — тьма камеры. И опять арестованный перебирал в памяти каждое произнесенное им слово…
И вдруг прекратились допросы. Проходили день за днем, а Яна не вызывали. Может быть, ему удалось убедить следователя, что никакой организации не существует? Может быть, следствие закончено?
Нет, вряд ли… Чем же тогда вызвано «бездействие» следователя? Ян терялся в догадках. Но вот снова вызов на допрос.
На этот раз Ян хотя и медленно, но все же без посторонней помощи добрался до кабинета. Следователь едва удостоил его взглядом.
— Я вызывал вас для того, чтобы сообщить: нам уже все известно. Нашлись более благоразумные люди, которые сделали то, от чего вы с таким упорством отказывались. — И он жестом приказал увести арестованного.
Ян прекрасно понимал, что сведений, которыми располагает о нем охранка, вполне достаточно. Он призывал «к свержению существующего строя и оскорбил царственную особу». Он избил полицейских. Свидетели этому, конечно, найдутся. Наконец, Ян и раньше находился под надзором полиции как политически неблагонадежный. И если следствие длится вот уже восемь месяцев, то только потому, что охранка хочет превратить дело о государственном преступнике в дело об организации заговорщиков.
Неужели им это удалось? Неужели полиция узнала имена товарищей?
Он перебирал все возможные обстоятельства, которые могли помочь охранке добыть нужные сведения. И одно за другим отметал как несостоятельные. Но тревога не оставляла его. И когда несколько дней спустя в дверях камеры опять появились стражники, чтобы вести арестованного к следователю, Ян почти обрадовался: так измучила неопределенность.
Следователь, мельком взглянув на заключенного, продолжал читать какие-то бумаги.
— Ну, что вы надумали? — наконец спросил он равнодушно. — Будете давать показания?
Ян недоуменно пожал плечами:
— Не понимаю, зачем нужны мои показания, когда вам и так все известно?
— Это нужно не мне, а вам: ваши показания послужили бы для суда смягчающим обстоятельством.
Ян чуть не рассмеялся: очень уж наивно выглядела Эта «заботливость».
— Я действовал один.
И тут следователь не выдержал.
— Вы хотите оправдать свою кличку «Железный Мартын»? — крикнул он, задыхаясь от гнева. — Но мы и не такое железо превращали в порошок. Имейте это в виду!
Следователь кричал, а у Яна будто камень с плеч свалился. Если злится — значит ничего не знает. Зато Ян знал твердо теперь: «осведомленность» следователя была лишь уловкой, рассчитанной на то, что нервы заключенного не выдержат, что будет сломлена его воля. Но этого следователь не дождется. Пусть снова бьют, пытают — Ян будет молчать!
В феврале 1904 года Ян Фабрициус — член объединенной прибалтийской латышской социал-демократической организации — предстал перед рижским окружным судом. Он был приговорен к четырем годам каторжной тюрьмы. Судили его одного. Слушая приговор, Фабрициус думал о том, что организация жива, набирает силу, борется, и чувствовал себя участником этой борьбы.
ЛАЧПЛЕСИС
Лыжи по свежевыпавшему снегу скользили удивительно легко. Ян шел размашистым, широким шагом, не чувствуя усталости, лишь изредка останавливаясь, чтобы полюбоваться притихшей заснеженной тайгой.
Вчера была пурга — пришлось отсиживаться в якутском улусе, а сегодня ничто не напоминало о ненастье.
Ян привык к дальним дорогам.
Под кандальный звон прошел он тяжелый каторжный путь от острога к острогу по бескрайнему Сибирскому тракту. Серая куртка, уродливая шапка-каторжанка… Казалось, никогда не удастся избавиться от них. Но настал день, когда Яну Фрицевичу Фабрициусу «милостиво» разрешили «проживать всюду, но отнюдь не ближе Иркутска». А попросту: после отбытия каторги — вечная ссылка на поселение.
Фабрициус решил заняться охотничьим промыслом. Обзавелся двустволкой, подобающей здешним местам одеждой, встал на лыжи и пошел бродить по сибирским просторам от селения к селению, Во многих из них жили ссыльные большевики. И Фабрициус частенько навещал их.
Вот и сегодня он держал путь к одному из ссыльных — товарищу Василию. И когда вдали показались дымки, прибавил ходу, радуясь, что засветло добрался до места.