Но едва Ян вошел в избу, где жил ссыльный большевик Василий, радость сменилась тревогой: в крохотной комнатенке ссыльного сидели староста и еще два каких-то незнакомых человека. Ян и без предупреждающего взгляда Василия понял: надо быть настороже. Но что произошло, что привело сюда эту «троицу»?
Впрочем, долго гадать не пришлось — староста впился маленькими хитрыми глазками в заплечный мешок Яна:
— Туго набил. Наверно, много гостинцев для своего друга привез?
«Вот откуда ветер дует!» — подумал Ян и, словно не слыша вопроса старосты, стал не спеша раздеваться.
— Можешь не отвечать, — продолжал староста, — только я и так знаю, недозволенными вещами занимаешься.
— Да ну! — удивился Ян. — Неужто охота не дозволена?
— Будто не понимаешь, о чем речь! — хихикнул староста. — Про книжечки разные, про газетки!
— Да! — протянул Фабрициус и тоже посмотрел на свой мешок. — Ну что ж, — сказал он, помолчав, — видно, уж ничего не поделаешь.
— Ясно, чего уж теперь, — улыбался староста, обрадованный покладистостью Яна. И принялся выпытывать: — Значит, прихватил-таки с собой гостинец? Прихватил, а?
— Чего уж тут скрывать! — Ян вздохнул и отодвинул от себя мешок, не то чтоб не мешался под ногами, не то чтоб оказался поближе к старосте.
Староста не сразу нашелся что сказать.
— Ты мне… предлагаешь мешок осмотреть? — наконец спросил он.
Ян безнадежно махнул рукой и, вздохнув, отвернулся: мне, мол, теперь уже все равно.
Староста переглянулся с незнакомцами: он не знал, как поступить. Придя сюда, староста рассчитывал лишь каким-то образом подтвердить дошедшие до него слухи. И вдруг такой случай подвернулся…
Конечно, поселенец не арестованный и обыскивать его староста не имеет права. Тем более что и живет-то поселенец в другой деревне. Но представить по начальству запрещенную литературу, которую доставляет поселенец, куда заманчивей, чем рассказать о своих, пусть даже подтвержденных, подозрениях. За это, пожалуй, и награду можно получить.
И староста решился.
Он кивнул незнакомцам — мешок был мигом развязан, все вещи вывалены на стол. Староста перебрал их одну за другой и, к удивлению, ничего предосудительного не обнаружил. Но ведь «гостинцы» могли быть не только в мешке.
Ян безропотно дал обшарить карманы. Там тоже ничего не оказалось, и староста забеспокоился. А когда, прощупав шапку — нет ли чего за подкладкой? — он тоже ничего не обнаружил, окончательно растерялся. Он беспомощно поглядывал на своих молчаливых помощников, ища у них поддержки, но они были растеряны не меньше его.
— Нет… ничего нет… — повторял староста.
— А вы поверили вздорным слухам! — возмутился Ян. — Да еще обыскивать стали.
— Зачем сердишься! — юлил староста; теперь он хотел лишь как-нибудь загладить все происшедшее. — Ты сам сказал: ищи, мол. Сам сказал! — староста настойчиво повторял слово «сам».
— Нет, — возразил Фабрициус, поднимаясь во весь свой богатырский рост, — не говорил! — И кивнул в сторону Василия. — Вот он — свидетель! Я сегодня же напишу его превосходительству прокурору… — Посмотрев на испуганно моргающего старосту, Ян вдруг стукнул кулаком по столу. — Нет, не прокурору! Генерал-губернатору… — Фабрициус не договорил: вся «троица», подталкивая друг друга, ринулась из комнаты.
Ян закрыл за ними дверь и повернулся к Василию.
— Как думаете, почему они так испугались? Ведь если бы и правда я вздумал пожаловаться, в лучшем случае их только ласково пожурили бы — и все. Таких, как мы, закон не защищает…
— Подлецы всегда трусы, — махнул рукой Василий. И, помолчав, добавил: — А вот я, честно говоря, испугался здорово! Я же не знал, что сегодня вы «налегке».
Фабрициус ничего не ответил на это, сел на лавку и принялся стягивать унты.
— Теперь и разуться можно.
— Промокли?
— Да нет, — Ян улыбнулся в усы. — Удалось выйти сухим из воды.
Василий хотел что-то сказать, но замолк на полуслове, заинтересовавшись странным занятием своего гостя. Ян вытягивал из унта сухожилия, стягивающие шов. А затем извлек оттуда аккуратно сложенный номер газеты, потом еще один и, наконец, письмо.
— Это для вас!
— И с таким багажом вы рискнули затеять все это!
— Хороший охотник все-таки может, наверное, одним выстрелом двух зайцев убить, — улыбался Фабрициус. — Вот и я, видно, хорошим охотником стал — привез то, что обещал, и напугал этих, — он кивнул на дверь, — теперь и думать забудут о своих подозрениях!
— Ну и отчаянный же вы человек! Ну и отчаянный!
— Мне так и положено, — рассмеялся Фабрициус. — Я же таежный бродяга, гроза медведей, «лачплесис», как сказали бы в Латвии.
СУХАРИ
Долго ворочался Фабрициус с боку на бок, но так и не смог заснуть. Тогда он поднялся и сел, накинул на плечи фронтовую, видавшую виды шинель.
Большая комната, где еще недавно люди спали и на широких кожаных диванах и на полу, теперь опустела и от этого казалась еще больше. Громоздкий рояль, стоявший в углу, словно отдалился куда-то…
Фабрициус встал. Подошел к окну.
Ветер гнал по торцовой мостовой снежную поземку, трепал отклеивавшийся угол плаката на афишной тумбе. Прошагал патруль…
Все эти дни Фабрициуса не покидало какое-то особое чувство полноты и радости жизни. Казалось, все еще впереди, все еще только начинается. А ведь и лет не так уж мало: сорок недавно стукнуло. И жизнь давалась нелегко. Какую пору ни возьми: детство ли, юность ли. Чего только не привелось испытать…
Известие о начале войны застало его на Сахалине — работал в лесной управе. Друзья посоветовали попытаться попасть на фронт, на передовую: «Там ваш опыт подпольной работы сейчас особенно нужен».
«По высочайшему повелению» просьба ссыльного была удовлетворена. И в начале 1916 года Фабрициус прибыл на Северо-Западный фронт. Сначала был назначен в один из сибирских полков, затем переведен в латышский.
Фабрициус сразу же начал вести агитационную работу. Начальство подозревало его в «крамольных» настроениях. Но подобраться к нему не могло. Все подозрения разбивались о храбрость и отвагу солдата. Он охотно вызывался на самые опасные и сложные операции: проникнуть ли в тыл врага и добыть «языка» или снять вражеский караул.
Начальство скрепя сердце представляло Фабрициуса к награде за доблесть и мужество. Он был награжден георгиевскими крестами и медалями, а затем произведен в звание старшего унтер-офицера.
Революцию латышские стрелки приняли как радостное и долгожданное событие. Отдельный отряд, сформированный из самых стойких и преданных Советской власти стрелков, был направлен для охраны сердца революции — Смольного.
А вскоре и Фабрициуса провожали товарищи по полку: любимец латышских стрелков был единогласно избран делегатом на Третий съезд Советов.
И вот он в Петрограде. Вместе с группой делегатов поселился здесь, в этом особняке с витиеватым гербом на фасаде…
«Надо все-таки постараться заснуть, — решил Фабрициус, — завтра чуть свет предстоит побывать в казармах, затем на Путиловский…»
Ян фрицевич направился было к своему дивану с «поющими» пружинами, но вдруг заметил на рояле какой-то сверток: «Забыл кто-нибудь, что ли?»
В свертке оказалось несколько сухарей.
«Мне оставили. Уехали, так и не дождавшись, и оставили», — улыбнулся Фабрициус, вспомнив делегатов съезда, с которыми жил в этой огромной комнате.
И мысли Фабрициуса снова вернулись к пережитому за эти дни. Особенно к тому, что было связано со вторым днем заседаний, когда по рядам прокатилось взволнованное: «Ленин, Ленин!»
Долго Владимир Ильич стоял в ожидании, когда смолкнут овации. Несколько раз нетерпеливо поднимал руки: «Хватит, товарищи, довольно!» А зал все не затихал.
Да, вот это заседание и запомнилось больше всего. И то, на котором огласили результаты выборов во Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет. Первым был назван Ленин. Затем его ученики и соратники: Свердлов, Дзержинский, Фрунзе…