Справа от дороги, за деревьями, показалась крыша помещичьего дома.
— Ждите здесь! — приказал комиссар сопровождавшим его бойцам и, спешившись, направился к полуразвалившимся воротам усадьбы.
Здесь было по-прежнему тихо и безлюдно. Фруктовый сад одичал, заросли дорожки. Окна и двери дома заколочены. Сквозь щели на крыльце пробивалась трава.
Но недаром Фабрициус был охотником, недаром привык идти по следу, подмечая каждую мелочь. Он заметил: неструганая доска, закрывающая вход, на этот раз оказалась прибитой только к одной створке двери, а из другой гвозди были вытащены.
Фабрициус неторопливо вернулся к бойцам, тихо тронул поводья и, только когда усадьба осталась далеко позади, пустил лошадь во весь опор, А поздно ночью отряд красноармейцев окружил помещичью усадьбу.
Фабрициус подошел к заколоченной двери и сильно постучал. Стук гулко отозвался в пустых комнатах и где-то далеко замер. Комиссар подождал немного и снова постучал. Прислушался. Скрипнула дверь, в щели мелькнул огонек, послышались приближающиеся шаги.
— Кто там? — спросил за дверью старческий дребезжащий голос.
— Срочный пакет для господина барона, — сказал Фабрициус.
— Барона нет, — ответил старческий голос, — они в заграницах.
«Без пароля не откроют, — подумал комиссар, — придется, видимо, ломать дверь». Но на всякий случай сказал:
— Велено передать: от их превосходительства…
Дверь медленно приоткрылась, и в щели появилась старческая рука.
— Ну, давай, что ли…
Сильным рывком Фабрициус отворил дверь и вошел в дом.
— Веди! — приказал он.
Прикрывая рукой свечу, лакей повел Фабрициуса и бойцов по коридору. У двери, из-под которой виднелась узкая полоска света, лакей остановился и что-то прошептал.
Фабрициус отстранил лакея и толкнул дверь, В ту же минуту он увидел, как сидевший в кресле человек бросился к столу, на котором лежал револьвер. Комиссар вскинул маузер.
— Оставьте оружие, барон!
Рука барона, уже схватившая наган, бессильно опустилась.
Через час арестованный был доставлен в штаб.
Когда его ввели в кабинет Фабрициуса, он был все еще бледен, но всячески старался скрыть волнение.
— Я барон Фредерикс, — сказал он. — И не буду скрывать этого. Да, я перешел через линию фронта. И готов нести наказание.
— За что же?
Барон пожал плечами.
— Очевидно, за незаконное появление…
— А с какой целью вы незаконно появились? — снова перебил его Фабрициус.
— Родные места… Я хотел попрощаться с ними, прежде чем покинуть родину навсегда.
— Напишите это! — Фабрициус пододвинул барону лист бумаги. — И подпишитесь своим титулом…
Фредерикс пожал плечами и взялся за перо.
Военный комиссар внимательно прочитал написанное бароном, потом открыл ящик стола, достал клочок обгоревшей записки.
— А кому же вы сообщали о своем приезде, барон? — спросил Фабрициус, глядя то на барона, то на лежащие перед ним бумаги. — И для чего вы припасли в своем имении столько оружия? — продолжал Фабрициус. — Где прячутся банды, которые вы снабжаете оружием? Как доставляете через фронт? Будете отвечать?
— Буду, — еле слышно ответил барон.
Какое-то мгновенье они молча стояли друг перед другом — выхоленный, лощеный барон Фредерикс, ставший главарем бандитов, и сын батрака, бывший каторжник Фабрициус — «комиссар от Ленина».
ВОРОТА РИГИ
К полудню 31 декабря 1918 года почти все командиры латышской бригады собрались в штабе.
Большая комната заполнена до отказа. И никто не проронит ни слова. Да и о чем говорить, когда каждый знает, что может сказать другой: у всех одни и те же невеселые мысли.
Внизу хлопнула дверь.
— Кажется, приехал…
— Нет, не он!..
И снова в комнате воцарилось молчание.
…Поначалу наступление бригады развивалось успешно. Уже несколько дней Красная Армия шла по латвийской земле. Хоть и устали бойцы, хоть и поредели их ряды — занимали город за городом. С ходу овладели Верро, выбили врага из Валка, ворвались в Волмар. Но здесь, на подступах к Риге, у станции Хинценберг латышских стрелков постигла неудача. Трижды пытались взять латыши укрепленные позиции врага и трижды откатывались, оставляя на заснеженном поле десятки убитых и раненых. Тогда комбриг от имени всей бригады попросил Фабрициуса — комиссара Псковского боевого участка, в который входила 2-я латышская бригада, — взять на себя руководство операцией. Комиссар дал согласие.
И вот сейчас Фабрициус должен прибыть в расположение бригады. Но все нет и нет Железного Мартына.
Железный Мартын… Впервые еще в детстве назвал его так отец…
В то утро Ян, как всегда, направился к голубятне — взмыли в небо два белокрылых красавца турмана. Ян, не отрывая глаз, следил за полетом своих любимцев. И не заметил, как появился Бер, хозяин всего, что окружало Яна: и реки, и леса, и дома, в котором он родился.
С этим Ян уже свыкся, но вот, что у него нет права гонять турманов, он еще не знал. А может, Бера просто раздражал его нарушавший тишину свист?
Так или иначе, он взмахнул хлыстом, и жгучая боль обожгла щеку Яна. Не помня себя от гнева и обиды, Ян схватил подвернувшийся под руку камень и швырнул его в помещика. Бер увернулся. И все-таки сердце Яна замерло: что сделает теперь этот человек с ними?
К счастью, отцу удалось уговорить помещика простить мальчишку: он обещал Беру наказать Яна.
Для отца поступок сына был непонятным, ужасающим. Он всю жизнь покорно переносил лишения, не протестуя, не возмущаясь, — так уж на роду написано. И вдруг в его семье эдакий Железный Мартын объявился.
В Латвии всякий знает сказку о сыне кузнеца Мартыне — историю о выкованном из железа мальчике, который стал защитником бедняков. Его сердце не знало страха, а меч — поражений.
Пожалуй, в другое время Яну пришлось бы по душе это имя. Но тогда ему было не до того. Он боялся, что слова отца сбудутся и им в самом деле «придется по миру идти». Отцовские страхи улеглись, а вот второе имя осталось — стало подпольной кличкой Яна Фабрициуса.
Железный Мартын был хорошо известен латышским стрелкам. Кое-кто из командиров знал его еще по окопам империалистической войны. А кто не знал лично — не раз слышал о мужестве, энергии и находчивости Фабрициуса. И все-таки не верилось стрелкам, что он сможет что-то изменить. Поредевшей в недавних боях бригаде в первую очередь нужны подкрепления. А на это рассчитывать не приходилось.
Фабрициус появился в ту минуту, когда его меньше всего ждали. Поздоровался и, оглядев командиров, строго сказал:
— Я вас не узнаю, товарищи. Что за вид? Какой пример вы подаете бойцам? Стыдитесь!..
Пока командиры торопливо приводили себя в порядок, он не проронил ни слова. Только внимательно смотрел на усталые лица. Измучились люди. Кажется, постарели за эти дни. Но именно поэтому распущенность вдвойне недопустима. Где разгильдяйство — там и неверие в победу. А без этого успеха не жди. И хоть комиссар чувствовал, как тяжело сейчас на душе у командиров, он был суров.
— Может быть, вы не знаете, что в рижских тюрьмах томятся наши братья? Может, не слышали, что дула английского крейсера, стоящего на Даугаве, направлены на рабочие кварталы? Нас ждут как спасителей, а мы застряли здесь, у «ворот» Риги, в одном переходе от города. Почему?
Командиры молчали. Что они могли ответить на горький упрек, звучавший в словах комиссара? Но ответить было нужно. И прежде всего комбригу.
— У нас большие потери. А у противника… Против каждого стрелка десять-пятнадцать солдат. И потом эти укрепления… Три раза пытались…
— И совершили ошибку, — подхватил комиссар. — Сами посудите. У противника численный перевес, к тому же сидят немцы под бетонированными или железными колпаками. Все траншеи оплетены колючей проволокой. Никакие лобовые атаки им не страшны.