— Все арестованы! Шагай за мной! — скомандовал атаман, словно забыв о своем требовании.
Федько спокойно прошел мимо Щуся и его телохранителей, распахнул дверь вагона. Рядом лежал связанный часовой.
— Шагай!
Федько посмотрел на командиров, словно стараясь приободрить их, внушить уверенность. И зашагал вдоль состава своим широким, размашистым шагом. Махновцы едва поспевали за ним. И с виду было непонятно, кто кого арестовал: бандиты начдива или он их.
Но все арестованные понимали: бандиты церемониться не станут, И уж начдива они, во всяком случае, не пощадят. Но еще можно что-то предпринять, можно спастись. Станция забита составами — легко затеряться среди сотен вагонов.
Один из командиров шаг за шагом приближался к Федько. И наконец, оказался с ним рядом.
— Бегите! — шепнул он. — Мы прикроем!
Федько отрицательно покачал головой.
Командир снова повторил свое предложение.
— Нет! — коротко бросил начдив, прислушиваясь к выкрикам, доносившимся из-за состава.
Огромная толпа тыловиков собралась вокруг бронепоезда. Какой-то парень, как видно, уже всем здесь знакомый, держал речь.
— Братцы! — истошно вопил он. — Да что же это такое творится?! Ведь на верную гибель дивизию хотят вести! Вас же всех перебьют, как цыплят! Всех до единого!
Теперь стало ясно, почему махновцы не расправились с начдивом еще в штабе. Они рассчитывали сделать это с согласия и одобрения бойцов. Решили одним махом и дивизию уничтожить и сорвать план намеченной операции…
«Пожалуй, в такую переделку еще не приходилось попадать», — подумал начдив.
После тяжких боев на Северном Кавказе Федько снова оказался в Крыму. Его назначили заместителем командующего крымской Красной Армии. Как враги ни старались, не удалось им ни разбить, ни уничтожить ее. Вывел Федько красные полки из-под ударов врага.
Вскоре армия была преобразована в 58-ю стрелковую дивизию. В августе 1919 года 58-я сосредоточилась в районе Николаева. Со всех сторон ее окружали враги.
Накануне дня, когда на станцию налетели махновцы, в дивизии был получен приказ: прорываться на север. Предстояла сложная переправа на правый берег Буга. По единственному плавучему мосту надо было перебросить всю дивизию с массой беженцев, госпиталями и обозами. Начдив вместе с комиссарами и командирами, не зная сна, готовились к эвакуации.
Налет махновцев грозил сорвать все планы.
— Лезь! — услышал Федько голос Щуся. — Лезь на пушечную башню! Пусть поглядят на тебя в последний раз!
Парень все еще продолжал разглагольствовать. Теперь он призывал становиться под знамена батьки Махно: «У него полная свобода, вдоволь еды и горилки!»
— А ты, видать, уже хлебнул! — крикнул кто-то из толпы.
— И вам оставил! — ответил оратор и, считая, вероятно, что достиг полного взаимопонимания с бойцами, призвал их грабить обозы и немедленно расправиться с начдивом.
К этому призыву не замедлил присоединиться и атаман Щусь, поднявшийся на площадку бронепоезда в окружении своих увешанных гранатами и наганами телохранителей.
— Ваш начдив продался Деникину, — прохрипел он, поблескивая своими маленькими хитрыми глазками. — Десять миллионов получил. А вас на гибель гонит. К стенке его — и баста!
По толпе прокатился ропот. Хоть на станции и находились распропагандированные махновцами тыловики, но и среди них авторитет Федько был слишком велик, чтобы вот так расправиться с ним. Хотя бы для очистки совести, толпа хотела услышать последнее слово «подсудимого».
— Нехай сам начдив скажет про свою измену!
— Слово начдиву!
Это не входило в планы махновцев. Они готовили скорую расправу с красным командиром. Но отказать требованиям огромной толпы не решились:
— Пусть побалакает перед смертью!
Начдив окинул внимательным взглядом людское море, шагнул к краю башни и, словно не замечая наведенного на него оружия, начал говорить. Он не скрывал трудностей, не приукрашивал положение дивизии. Оно тяжелое, даже отчаянное. Но ведь и Махно к этому приложил руку. Это он обнажил фронт, открыл дорогу белогвардейской коннице…
Это была правда, против которой не поспоришь. Не возразишь и против того, что махновцы пустили под откос красный бронепоезд, разоружили одну из бригад дивизии, расстреляли красноармейцев, захваченных ими в плен.
Слова Федько попали в цель. Начдив почувствовал это: далеко не все на стороне махновцев, а те, кому они пришлись по душе, не представляли, к чему их призывали. Да, у махновцев повозки ломятся от добра. Но ведь все это награблено у трудового народа. А красные бойцы — его защитники.
Перемену в настроении толпы заметили и махновцы. Они попытались прервать Федько — ничего не вышло: бойцы хотели слушать начдива. Несколькими минутами раньше, возможно, был бы спущен курок наведенного на Федько нагана. Но теперь бандиты уже не могли рискнуть на это. И они, притихнув, шептались о чем-то, не то готовясь к обороне, не то к новой атаке.
А Федько говорил о походе на север. Махновцы сулили гибель тем, кто отправится в поход. А на самом деле гибель ждет оставшихся здесь, в кольце врагов…
Теперь уж не приходилось сомневаться: большая часть бойцов, окруживших бронепоезд, идет за начдивом.
Закончив речь, так же спокойно, не повышая голоса, Федько отдал приказ:
— Арестовать бандитов!
Махновцы схватились за оружие. Но было уже поздно: к станции подошла рота связистов. Ее пулеметы смотрели на махновцев с моста, перекинутого через железнодорожные пути.
Махновцы бросились врассыпную, ныряя под вагоны, перебегая от состава к составу.
Но не всем удалось скрыться. Захватили и многих из «добровольцев». Федько не ошибся: кое-кто из них оказался переодетыми махновцами и белогвардейцами.
— Хорош бы я был, последуй вашему совету! — сказал начдив командиру, предлагавшему ему бежать. — Сыграл бы на руку бандитам. Уж они бы это не упустили: «Предал и бежал».
— Да, но ведь вы жизнью рисковали.
— Что поделаешь. Тут уж надо держаться, как при атаке конницы: стой неколебимо, бей залпами…
«СЛУШАТЬ МОЮ КОМАНДУ!»
Сколько раз сидел вот так начдив в кругу бойцов, то на привале, то в час короткой передышки между боями, вслушиваясь в мелодию невесть кем начатой песни. Потом не выдерживал — его высокий и чистый голос сливался с голосами бойцов.
В такие минуты светлело лицо начдива, мечтательно светились глаза. Времени проходило всего ничего, а усталости как не бывало. Словно унесла ее песня, освежила, вдохнула новые силы.
С виду все было так и на этот раз. Но тревоги не оставляли…
Не сладилась песня.
Федько сидел, хмурился. Вслед за ним примолкли и бойцы. Может, задумались о чем-то своем. Может, разделяли тревоги начдива.
О том, что положение дивизии усложнялось с каждым часом, было известно и им. Знали они и о том, что кольцо врагов становится все более тесным. На юге — английские и французские корабли, своим огнем поддерживающие белые десанты. На западе — Петлюра. На востоке — Деникин. В тылу — банды Махно.
После неудачного налета на станцию махновцы больше не предпринимали подобных вылазок. Видно, ждали удобного момента, чтобы нанести удар. Но в округе они продолжали бушевать. Жители окрестных деревень, стекавшиеся под защиту красных полков, приносили вести о кровавых расправах, разрушенных мостах, поджогах, выстрелах из-за угла.
Сведения, полученные от беженцев, данные разведки убеждали в правильности принятого решения и вместе с тем торопили.
Начдив целыми днями был погружен в заботы, связанные с предстоящей эвакуацией. Да что там — днями! День ли, ночь ли — разбираться не приходилось. Сделать предстояло невероятно много, а времени в обрез.
Теперь почти все уже позади. Почти…