Вчера начдив отдал, наконец, приказ, который уже несколько раз собирался дать и все откладывал, словно надеясь на что-то ему самому неведомое, что могло избавить его от этой горькой необходимости.
Больше медлить было невозможно. День и час начала переправы определен. Скоро дивизия уйдет из этого района. Ничего нельзя оставлять врагу. Все должно быть уничтожено.
Не сразу решил начдив, кому поручить выполнение приказа, такое не всякому по силам. Наконец остановился на Мягкоходе: «Он не дрогнет. Железные нервы».
Но и для него это оказалось тяжелым испытанием.
Как помрачнело, будто сразу осунулось, лицо бывалого командира, когда он узнал, зачем его вызвали. Сколько боли было в его глазах; как, видно, хотелось ему сказать: «Нет, не могу! Все, что угодно, только не это! Рука не поднимется!» Но он сдержал себя и, как-то подобравшись, с подчеркнутой сухостью ответил: «Слушаюсь, товарищ начдив!» Только заходившие желваки на скулах говорили о том, чего стоит ему эта сдержанность.
Легко ли уничтожить то, что сам создавал! То, что было предметом гордости всей дивизии, ее опорой. В трудную минуту рассчитывали на бронепоезда — главную огневую силу. И они оправдывали надежды. Несчетное число раз выручали дивизию, нежданным ударом спасали пехоту. И вдруг — взорвать!
Но это надо было сделать, чтобы они не достались врагу.
На забитой эшелонами станции стояли бронепоезда: «Грозный», «Спартак», «Освободитель»… Селль закопченных, промасленных, со вмятинами и заплатами на бортах бронепоездов. Сегодня утром с них сняли все, что было возможно снять. И вот сейчас…
Федько поднялся так же неожиданно, как и подсел к бойцам, и, уже не скрывая тревоги, посмотрел в сторону станции. «Неужто дрогнул Мягкоход?» — подумал начдив.
И как раз в эту минуту грохот взрыва потряс землю. Следом прогремел еще один взрыв, потом еще. Столб пламени взметнулся над станцией. И почти сразу начал «тонуть» в расползающемся черном дыме. Его пелена ширилась, росла, пока налетевший ветер не разорвал его, не погнал по небу черные рваные облачка.
Федько то и дело посматривал на эти дымки, пока разговаривал с командиром батальона, в расположение которого прибыл. Они и успокаивали — враг не найдет чем поживиться! И тревожили, напоминая о том, что отрезаны все пути, кроме одного: через районы, занятые врагом.
Впрочем, прежде чем начнется поход, дивизию ждет еще немало испытаний. Начиная с переправы. Конечно, враг попытается сорвать ее. Да и на той стороне Буга не оставит в покое красные полки.
«Ну что ж, прикрывать переправу будет один из лучших батальонов дивизии, Интернациональный, — думал Федько. — Потом, когда бойцы и беженцы будут на том берегу, уничтожим мост, Одного снаряда хватит, чтобы смести его. А метких стрелков в дивизии достаточно».
Все, казалось, было учтено, все продумано.
И Федько, успокоенный, уже направился было к штабу, когда к нему подбежал запыхавшийся связной:
— Товарищ начдив, беженцы решили на тот берег переправляться.
— Почему не остановили?
— Пытались, но…
Не дослушав, Федько бросился к машине:
— К переправе! Скорее!
Уже по дороге начдив узнал о том, что произошло.
Все началось с рассказов жителей соседних деревень, пришедших сегодня поутру, о расправах, чинимых махновцами. Потом тревожные вести о близости белых принесли бойцы, стекавшиеся к Николаеву из Днепровских плавней. Из уст в уста поползли страшные слухи, обраставшие, как снежный ком, все новыми подробностями. А тут еще взрывы на станции, полыхающие эшелоны, облитые керосином. Кто-то сообщил, что это дело рук махновцев, что дивизия окружена и беспомощна перед наступающим врагом. Тяжелое положение стало казаться безнадежным. И тогда охваченные страхом люди бросились к Бугу. Их пробовали остановить: уговаривали, стыдили — ничто не помогло.
— Вот меня и направили к вам, — закончил рассказ связной. — Вас они послушают.
«Нет, никакие уговоры тут уже не помогут», — подумал Федько, увидев гонимую ужасом толпу.
Но остановить людей необходимо. То, что кажется им спасением, обернется гибелью. И не только для них — для всей дивизии.
Что же делать?
Прежде всего — остановить, заставить прийти в себя, опомниться.
Федько сел к пулемету и с ходу послал длинную пулеметную очередь поверх голов бегущих. За ней — вторую, третью…
Толпа остановилась. Сотни испуганных, растерянных лиц смотрели на Федько.
Начдив выпрыгнул из машины:
— Назад! Никакой паники! Слушай мою команду!..
Переправа началась, как и наметили, с наступлением темноты.
В СТЕПЯХ УКРАИНЫ
Дождевые струи текли по лицу начдива, стекали за ворот гимнастерки. Но он шагал по размокшей дороге, словно не замечая этого. На крыльце деревянного дома, в котором расположился штаб, Федько остановился и, сняв намокшую кубанку, впервые обмолвился о дожде:
— Вот зарядил некстати, будь он неладен!
Погода и в самом деле не баловала: косой осенний дождь не переставал с того дня, когда после двухнедельной обороны на правом берегу Буга дивизия двинулась в поход. Впереди лежал долгий путь через территорию, занятую врагом. Еще там, на правом берегу Буга, был получен приказ по радио о создании Южной группы войск в составе 45-й, 47-й и 58-й стрелковых дивизий (вскоре изрядно потрепанные части 47-й влились в состав 58-й в качестве сводной бригады). Но 45-я шла другим путем, хоть и одна у них задача — вырваться из окружения, пробиться на север, к берегам Днепра.
За окном проскакали, разбрызгивая лужи, конники. Прошли строем пехотинцы.
Если судить по карте, пройдено всего ничего. А сколько уже было стычек с врагом! Иногда молниеносных и яростных, иногда затяжных боев, требующих немалых сил.
Колонны дивизии растянулись на многие километры. За обозом тянется вереница беженцев — стариков, женщин, детей.
Начдив часто бывал у беженцев. Вот и сегодня направился туда.
Едва завидев его, сбежались ребятишки. Начдив смотрел на их усталые худые лица, и суровая складка, залегшая между бровями, разглаживалась, взгляд становился задумчивым — вспоминались свои мальчишеские годы…
Это было в первый год жизни семьи в Бессарабии, в небольшом городке Бельцы. Неподалеку от дома протекала речка. Иван на следующий же день после приезда отправился к реке. Там он и увидел впервые черноглазого смышленого Георге. Через несколько дней они уже с утра до вечера были вместе — водой не разольешь. Иван за это время все успел рассказать о себе своему новому другу.
А вот Георге ни словом не обмолвился. На вопросы либо отмалчивался, либо спешил уйти…
Но однажды спросил:
— Хочешь знать тайну?
Конечно, Ивану хотелось узнать. И тогда, после того, как он поклялся самыми страшными клятвами, что никому не выдаст тайну друга, — «Чтоб меня громом сшибло, чтоб мне всю жизнь на четвереньках ползать!» — Георге рассказал о себе.
Два года назад он потерял родителей — остался сиротой. Поначалу помогал ему какой-то дальний родственник. А сейчас и о нем давным-давно ни слуха ни духа.
— Где же ты живешь? — спросил Иван.
— Пошли! — сказал Георге.
Когда последний дом городка остался позади, Иван с удивлением посмотрел на своего друга. Но Георге шагал дальше.
Они остановились возле груды каких-то камней. Георге отодвинул один из них и шмыгнул в открывшуюся щель. Иван последовал за ним и через минуту оказался в подвале дома, некогда стоявшего на этом месте. Георге зажег свечу — в углу стояла колченогая кушетка, а посредине — сложенный из двух ящиков стол.
С той поры Иван стал частым гостем в жилище своего друга.
Георге еще при жизни матери выучился грамоте и пристрастился к чтению. И Иван читал запоем те редкие книги, которые попадали ему в руки. Особенно сильное впечатление на обоих производили рассказы о бесстрашных героях, рыцарях без страха и упрека, готовых в любую минуту встать на защиту слабого. В подземном жилище Георге друзья мечтали, как станут такими же сильными и бесстрашными. Но видели они себя не средневековыми рыцарями, закованными в латы…