Томин прошелся по старенькому, с облупленной краской на стенах вагону. Подошел к столу — оперативные карты, испещренные пометками, книги. Перелистал некоторые из них. И вдруг увидел лежащую чуть поодаль маленькую книжонку. Она была раскрыта. «Стихи», — удивился Томин.
— С казанской поры пристрастился, — сказал главком, на минуту оторвавшись от бумаг.
А потом начал рассказывать о том, как после демобилизации из царской армии решил учиться. Да не просто решил, а чувствовал неодолимую потребность в этом. И каждый вечер после работы ходил в Собачий переулок к студенту-репетитору, А студент попался лихой: брался за одну зиму пройти полный курс гимназии. Зато уроки задавал без всякой пощады. Один за другим «исчезали» ученики, не выдерживая такой нагрузки. Только Блюхер выдержал: так велика была тяга к знаниям.
«Трудная» зима не прошла даром. Когда на заводе Блюхеру поручили обучать молодых рабочих — «горчичников» (так называли на Средней Волге городских бедняков), они долго не верили, что их наставник такой же рабочий, как и они.
— Неизвестно, чему я их больше учил: токарному делу или политграмоте, — улыбнулся Блюхер.
Он замолчал, очевидно что-то припоминая, и Томин решил, что наступило время поговорить о делах.
— Василий Константинович, вот я приехал…
— Хорошо, что приехал. Нам сейчас позарез хорошие командиры нужны. Поэтому и вызвал, — кивнул Блюхер, продолжая думать о чем-то своем. Потом нарочито грозно сказал: — Подожди с делами. Все дела да дела! — И, взяв из рук Томина книжку стихов, улыбнулся: — А это разве не дело? Я вот иногда чувствую — устал до смерти, надо бы поспать. А спать некогда, через час оперативное совещание или еще что-нибудь. И я принимаюсь за стихи… И всегда думаю: почему они так действуют на меня?
— Не всякие ведь стихи.
— Верно. Но ведь есть такие, что сразу за душу берут. Вот послушай…
Когда ординарец приоткрыл дверь в салон, он увидел, что главком стоит у окна и что-то горячо и громко говорит.
Ординарец подумал, что Блюхер отчитывает нового командира, и хотел уже осторожно прикрыть дверь, но вдруг понял, что главнокомандующий читает стихи.
Закончив читать, Блюхер улыбнулся и сказал:
— Вот сейчас в отрядах мы создаем школьные команды. Бойцы будут готовиться к боям и грамоте обучаться. И не только для того, чтобы газеты и политическую литературу читать. Но и стихи тоже! Иной раз они помогут понять то, что раньше невдомек было. Иной раз заставят помечтать о той жизни, за которую воюем. А без этого нам, Николай Дмитрич, никак нельзя!
Ординарец осторожно прикрыл дверь и схватил трубку надрывавшегося телефона.
— Главком занят! — строго сказал он. И, подумав, добавил: — Важным делом, без которого нам никак нельзя!
«НИЧЕЙНЫЙ» КОНЬ
На окраине села гомонила и шумела толпа партизан. Одни расположились на склоне холма, под которым протекала мелководная речушка, другие сидели на перекладине изгороди, то и дело срываясь с места, чтобы принять участие в шумном споре.
В планах командования Народно-революционной армии особое место отводилось дальневосточным партизанам. Многочисленные партизанские соединения должны были стать частями армии, действовать, подчиняясь единому плану. Но для этого в первую очередь надо сделать их слаженными, организованными. А нововведения не всем приходились по вкусу.
Вот и в этом отряде нашлись сторонники старых порядков: «Кому хочу — тому и подчиняюсь, на то мы и партизаны». Невзлюбили они командира — уж больно требовательный! — и начали настраивать против него остальных партизан и молодых необстрелянных бойцов. Надеялись, что «всем миром» удастся Сместить командира и поставить во главе отряда «своего человека».
Спор разгорался. И за шумом, выкриками, улюлюканьем и свистом никто не услыхал, как за деревьями, на том берегу речушки, затарахтел, а потом затих мотор. Никто не обратил внимания на военного, который вышел из рощи, посмотрел на деревню, на толпу партизан и зашагал через речку по мелководью. Не заметил никто, как военный появился у изгороди и остановился, прислушиваясь к голосам спорящих.
Особенно распалился парень с вихрастым чубом, выпущенным из-под сбитой набекрень фуражки. Он был главным противником но э ведений. Он и метил в командиры отряда. Ничем его не смутишь — на все готов ответ.
Враг того и гляди двинется? Справимся. Приказ из штаба пришел? Знаем мы этих писак, они там сидят да бумажки пишут, а мы расхлебывай! И главный довод:
— Раньше неплохо воевали. И теперь справимся! А насчет дисциплины — так не для того мы свободу завоевали, чтоб опять кому-то подчиняться.
Военный подошел к спорщикам:
— А я думаю, с такими порядками вы теперь много не навоюете.
Чубатый уже приготовился было дать отпор нежданному противнику, но остановился на полуслове. И, оглядев его с ног до головы, спросил:
— А ты кто такой будешь?
— Блюхер.
Чубатый сразу сник и, пробормотав что-то, исчез за спинами бойцов. А к Блюхеру со всех сторон сразу потянулись партизаны: как же, сам главнокомандующий прибыл. Ведь большинству никогда не приходилось с ним встречаться. Со всех сторон сыпались вопросы. И о том, что там беляки задумали, и о том, когда, наконец, разделаемся с ними.
Главком отвечал спокойно, обстоятельно. Особенно о партизанских отрядах. Какими они должны стать? Такими, чтобы можно было на них положиться. Пример есть с кого брать. Ну, хотя бы отряды Федора Петрова-Тетерина, Ивана Шевчука. Кто их не знает! Вот на них и надо равняться.
— Ну, а если я несогласный? — ухмыляясь, спросил снова появившийся чубатый. Он чувствовал, что авторитет его падает, но сдаваться не хотел. — Ну вот, к примеру, я несогласный. Тогда что?
— Несогласных не будет.
— Откуда это известно? Не всякого коня объездишь.
— Да уж как-нибудь.
— А ну попробуй!
Чубатый юркнул в толпу и через минуту появился снова, ведя на поводу коня.
— Покажи свою удаль, главком, если еще не раздумал!
По ядовитой ухмылке парня Блюхер понял: здесь что-то кроется. Но это не смутило его.
Через мгновенье главком уже был в седле. Конь взмыл свечой, стараясь сбросить седока. Это ему не удалось, и тогда он вихрем понесся по проселку. Все произошло так быстро, что многие сразу даже не сообразили, в чем дело, и только теперь поняли — Блюхеру подсунули коня, славившегося своим диким, необузданным нравом. Еще ни одному, даже самому опытному, наезднику не удавалось удержаться на нем. Так конь и остался «ничейным». И то, что главком не оказался на земле в первое же мгновение, уже было поразительно.
Конь вихрем пронесся по дороге и скрылся за перелеском. Только яростный цокот копыт раздавался вдали.
Не по душе многим пришлась эта недобрая шутка. Даже те, кто еще недавно поддакивал чубатому, теперь хмуро молчали. А кое-кто уже предлагал скакать на выручку командующему.
Вдали снова послышался цокот копыт.
Теперь уже никто не сомневался, что «ничейный» конь сбросил седока и, почувствовав свободу, скачет куда ему вздумается. Группа партизан бросилась наперерез. Но не успели они пробежать и полпути, как конь показался из-за деревьев. С коня клочьями падала пена, ноздри раздувались, глаза налились кровью. Но Блюхер по-прежнему крепко сидел в седле.
Промчавшись еще раз по проселку, сделав последнюю попытку сбросить седока, конь окончательно покорился его воле. Сопровождаемый восторженными возгласами, всадник взлетел на холм…
Соскочив с коня, Блюхер вытер взмокший лоб, оглядел притихших партизан и, переведя дыхание, заговорил так, словно не было сейчас этой бешеной скачки и ничто не прерывало беседу: