Василий Максимович сидел в стороне и время от времени задумчиво повторял:
— Крепко вас потрепало, мужики, крепко. — И я снова ловил на себе его внимательный взгляд. — Сыновья съехались, вот мы и засиделись. Четверо их у меня, редко все вместе-то собираемся…
Я старался вспомнить, не встречал ли где-нибудь этого старика, но припомнить не мог. И было как-то неуютно от его печального внимательного взгляда, словно он знал обо мне какую-то нехорошую тайну, о которой не догадывался я.
— Село наше? — переспрашивал он Толю, но опять смотрел на меня. — Наверно, как все села. Хоть и на отшибе вроде оно, но беда его стороной не обходила. Ну и счастье, наверно, было… Целина здесь раньше была. Пришли наши отцы, подняли целину. Пять дворов сначала было.
Он снова закурил.
— Отца казаки прямо дома схватили. Повели расстреливать. Далеко идти им было лень. Поставили над оврагом прямо под окнами. Мать без чувств у ворот упала. Даже плакать не может. Отец просил:
«Отведите, сволочи, хотя бы за огороды, чтобы жена и дети не видели».
Соседи спасли. Встали всей улицей перед офицером на колени:
«Не партизан он. Ошибка это. По корысти наболтал кто-то».
Было уже далеко за полночь. Тяжелая дрема все больше овладевала нами, даже трудно было сказать пару слов. Мы стали укладываться спать.
В избе было очень жарко. Я вышел во двор. Дождь не утихал. Я подумал о лодках, которые остались на берегу. Как ни жалко, их придется бросить. Кто-то вышел на крыльцо и закурил. Я оглянулся: это был Василий Максимович.
— Осень пришла, — сказал я, чтобы что-то сказать.
— Осень, — задумчиво повторил он. — Слушай, парень, откуда ты родом будешь? Не из-под Москвы?
— Нет, из Башкирии я.
— И родители здешние?
— И родители.
— А я подумал: не из-под Москвы ли. Уж больно ты на одного человека похож. Рассказываю давеча сыновьям о ребятах своих фронтовых, о Ванюшке Никитине, и вдруг стук в окно. Выхожу, а он тут, Ванюшка-то, живой передо мной стоит… Словно во мне что-то перевернулось.
Василий Максимович снова закурил. Руки его дрожали.
— Так здешний ты, значит?
— Здешний.
В темноте глухо шумели мокрые осокори. Мы долго молчали, вслушиваясь в ночь.
…— Как сейчас помню: из окруженья мы тогда только что вышли. Поступило к нам пополнение. Все двадцать третьего года рождения. Мальчишки совсем. Дядей Васей меня звали. За отделенного я тогда был. При начальстве, конечно, обращаются как положено, а так, между собой: «Дядя Вася, дядя Вася».
Бросили нас в прорыв. Идем в атаку. «Короткими перебежками!» — приказываю. Бегу впереди. А они за мной, все двадцать третьего года рождения. Слева от меня чуть позади Захаркин, парень с Волги, бежит. Справа — Парфенов из Перми. Рядом — Ванюшка Никитин из-под Москвы. В землянке все вокруг меня крутился, и тут, смотрю, не отстает. Уж больно я к нему привязался. Хороший такой парнишка, смышленый. Придет, бывало, в землянку и смотрит, как я сапоги чиню.
— Что тебе, Ванюшка? — спрашиваю. — Что ты уставился на меня, как на Иисуса Христа? Или девка красная я?
— Нравится смотреть, как вы работаете. Лицо у вас тогда хорошее, доброе. Как у деда моего на пасеке.
— А в другое время злой я, что ли? Изверг? Или, может быть, другого отделенного вам надо, чтобы шкуру с вас драл? — строго так нарочно спрашиваю.
— Нет, — говорит, — но лицо у вас тогда совсем другое бывает.
Бежим, а он рядом.
— Ну, как идем? — спрашивает.
— Хорошо, ребята, идем, хорошо. Вот пройдем этот бугорчик, там, считай, прямой наводкой по нас хлестать будут. А потом врукопашную. А тут уж, считай, наша взяла.
Бежим по бугорку. Оглядываюсь. Захаркина уже нет за мной. И Парфенова уже нет. Лежит, корчится. Очередью его прошило прямо в живот.
Ванюшка Никитин все оглядывается.
«— Дядя Вася, можно перевязать? — спрашивает.
Жалко Парфенова, а говорю:
— Подожди, через пять минут перевяжешь. Вот займем окопы, и перевяжешь. А пока — вперед. — А сам думаю: «Никакая уж перевязка Парфенову не поможет, когда целая очередь в живот».
Не послушался меня Никитин, остановился. Нагнулся над Парфеновым, а пуля ему прямо в лоб. Так и уткнулся он в ноги дружку своему… Окопы, конечно, мы тогда взяли. Но мало кто из тех ребят вышел из боя. Всего не расскажешь. Ладно! Утро уж скоро. Спать пойдем. Задержал я тебя. — Он тяжело вздохнул и бросил недокуренную сигарету. — А уж больно ты похож на Никитина, так похож, что не уснуть мне сегодня.
…Утро было холодным. Сырой ветер гнал на восток серое небо. Рваными провисшими хлопьями оно чуть не касалось крыш.