Если вы следили за ходом моей мысли, вы уловили, что с их стороны это было верхом идиотизма. Как можно было не понять, что революция ставит целью максимально повысить производительность предприятий, добиться наибольшей рентабельности промышленного оборудования, обеспечить непрерывность производственного процесса и, следовательно, гарантировать рабочим постоянный заработок! Вместо этого, подзуживаемые профсоюзами и левыми экстремистами, при попустительстве красных партий, некоторые рабочие выдвигали бредовые требования, например: отменить сдельщину, снизить темп работы, стереть грани между рабочими разной квалификации, приравнять рабочих к служащим, — иначе говоря, при повышении заработной платы не учитывать разрядов, а всем повышать одинаково. Они требовали предоставить им право заниматься на предприятии политикой, создавать свои, не назначаемые хозяевами советы и далее вводить новые методы труда и производства. Они дошли до того, что потребовали совершенно немыслимых нововведений: им, видите ли, хочется жить в человеческих условиях и при этом платить умеренную квартирную плату! Они желали, чтобы им предоставили бесплатный проезд, чтобы отменили привилегии в области образования, чтобы не было дискриминации при медицинском обслуживании, чтобы пенсии были у всех равные, правосудие бесклассовое, чтоб полиция была не карающая, — короче говоря, конец света. Притом они цинично утверждали, будто такие реформы оживят экономику.
Меня заверили, что, к счастью, под влияние этих безумных идей попали лишь некоторые представители рабочего класса, но эти немногие были доведены до такого фанатизма, что, как новоявленные камикадзе, с палками, камнями и бездарными самодельными гранатами пошли против автоматов, базук и танков. Хорошо еще, что в Риме и в центрально-южной Италии рабочий класс немногочислен, не то тремя тысячами убитых дело бы не обошлось.
Раз уж на то пошло, скажу-ка я во весь голос, что я думаю, беззастенчивым политиканам, разжигающим во всем мире пожар трудовых конфликтов, — скажу, памятуя о сбитых с толку жертвах левацкой пропаганды. Господа подстрекатели, не виляйте, признайтесь откровенно, что, по вашему твердому убеждению, руководить — да что там руководить, владеть предприятиями должны те, кто на них работает! И масса безответственных, неискушенных людей продолжает приносить себя в жертву во имя свободы, социальной справедливости и демократии. Когда же в вас заговорит совесть, когда вы найдете в себе мужество сказать этим бедным обманутым людям, что то, к чему они стремятся, уже давно достигнуто и существует в самом лучшем виде в нашей великой стране, — миллионы моих читателей могут это засвидетельствовать! Правильно я говорю, господин директор? Конечно, мечтать тоже необходимо, без мечты нет прогресса; если мы не будем мечтать о более просторной квартире, о более мощном автомобиле, о том, чтобы расширить круг вещей, приобретаемых в рассрочку, то промышленность и торговля зачахнут, начнется застой капиталов, деньги перестанут приносить доход, все остановится, некогда яркие индивидуальности поблекнут, — именно на такой почве и произрастает сорняк коллективистских утопий.
Нет, моя глупая старая Мэри, напрасно ты считаешь все это чепуховиной.
О, да, но без пилюли
Оказывается, от такого занудства, как party, то есть светский прием со всеми онёрами, не уйти даже в Риме. Но — погодите зевать, мои дорогие читатели! Не думайте, что это такая же тягомотина, как наши отечественные посиделки, устраиваемые по субботам, чтобы под воздействием спиртного взбодриться, утопить в море виски и пива депрессию и невроз, преодолеть афазию[10] или логоррею[11] некоммуникабельности, осмелеть и вступить в перекрестные или иные половые сношения, после чего ходишь смурной, как в чаду, не соображая, что было, чего не было, и терзаясь реальным или надуманным чувством вины.
Нет, нет, на приеме, устроенном с целью задать тон новой светской жизни, определить стиль только что появившейся на свет Второй Республики, ничего этого не было.
Все происходило на высоком уровне, друзья мои, в сказочном, с излишествами, особняке на старой Аппиевой дороге, украшенном старинными произведениями искусства, подлинниками, которые, наконец, изъяты у их безликого собственника — государства, у бесполезных и безлюдных музеев, чтобы ими наслаждались, чтобы их смаковали те, у кого есть средства и кто, следовательно, обязан украшать свою жизнь. К принципу, положенному в основу этого решения, трудно придраться. В самом деле, кто заказывал и оплачивал искусство во все эпохи расцвета прекрасного? Выдающиеся граждане, частные лица: правители, сановники. Неважно, что они, как правило, расплачивались казенными деньгами; по-моему, все равно закономерно, чтобы все эти статуи, древние фолианты, картины и прочее снова стали собственностью частных лиц. Частная собственность — правовой институт, пришедший к нам из тьмы веков, он стар как мир, и никакому святому, никакому безумцу ниспровергателю отменить его не удавалось и никогда не удастся, это ясно как божий день.