В брошюрке написано, что сумасшедшие очень любят говорить о себе. Часто таким образом вычисляют убийц. Нужно вызвать их на откровенность. Анонимность их угнетает, они жаждут славы. Возможно, я смогла бы сыграть на этом. Нужно поразмыслить. Кажется, это слово встречается у меня чаще всего.
«Толстушка». Вот еще! Я им покажу «толстушку», этим вечно жующим безмозглым верзилам! Четверо огромных младенцев, лопающихся от мяса и денег, четверо грязных хнычущих ковбойчиков… В бога вашу мать!.. а если Бог чем-то недоволен, пусть напишет мне: Дженни-Которой-Все-Это-Осточертело, дом № 0, улица Надежды в Городе Дерьма, Северный Полюс. Такой адрес легко запомнить. Я жду!
Забавно, но с тех пор как я узнала, что не могу уехать, я чувствую себя смирившейся. Я не верю в судьбу, но, может быть, разоблачить убийцу — в этом мое предназначение? И что потом? Убить его? Я не смогу этого сделать. Но, возможно, придется… Сейчас возьму сигарету и спущусь вниз за спичками.
Итак, толстуха Дженни все еще здесь. Должно быть, она нас очень любит. Я подумал было, что у нее хватит ума убраться отсюда, но нет. Она осталась. Может, побоялась, что полицейские схватят ее за задницу? А учитывая размеры ее задницы, они уж точно не промахнутся. Но как же она не подумала, что с таким же успехом они могут явиться за ней сюда? Очень даже легко. В конце концов, кто здесь станет ее защищать? Им достаточно увидеть газетную вырезку… Но кто до этого додумается? Здесь ведь живут только приличные мальчики. И одна гадкая Дженни.
Ладно, оставим это, дневничок. Сейчас идет снег. Красивый снег, белый, как борода Санта-Клауса… Я так люблю подарки. Я счастлив, заполучив Шерон в качестве подарка на Рождество.
Сегодня у меня закружилась голова. Впервые. Я лежал в постели и думал обо всем таком — о Карен и о девушке из Демберри, а потом поднялся, чтобы взять пуловер, и тут почувствовал головокружение. Все вокруг поплыло. Я ухватился за кровать, и оно прекратилось. Но мне это не понравилось. У такого человека, как я — сильного, уверенного в себе, как-никак профессионала — не должно быть всяких девчоночьих хворей.
Теперь шпион может быть доволен — он узнает обо всех наших недомоганиях. Видишь, шпиончик, я о тебе забочусь. Но поскольку я знаю, что ты не можешь ничего со мной сделать, что никто не может ничего со мной сделать, то зачем мне от тебя что-то скрывать?..
Я люблю тебя, шпиончик, я так тебя люблю — тебя, каждый день лихорадочно читающего мой дневник, спрятавшись здесь, в маминой комнате, уткнувшись носом в ее юбки… Мерзкий шпион, ты читаешь быстро, еще быстрее, а тем временем — вот сейчас, сейчас, пока ты склоняешь голову — я поднимаюсь по лестнице… И не с пустыми руками, ты это знаешь… Я останавливаюсь за дверью, ты оборачиваешься так резко, что голова у тебя едва не слетает с плеч… Теперь ты не осмелишься читать дальше… Убирайся! Убирайся вон!
Я убью тебя. Я так решил. Когда мне надоест играть с тобой, я тебя убью. Я найду что-нибудь, способное сделать тебе больно — действительно очень больно. За то, что ты осмелился противостоять мне. Нужно быть сумасшедшим, чтобы противостоять мне.
А пока я буду сообщать тебе некоторые свои приметы. Славные лакомые приманки, которыми ты сможешь вволю насладиться у себя в комнате. Кстати, заперта ли она на ключ, твоя комната? Ха-ха-ха! Ты слышишь мой бумажный смех? Итак, очень важная примета: я единственный из всех, кто любит репу. Пока!
Сегодня днем я думала, что умру от страха. Этот гаденыш написал, как он поднимается по лестнице, и я на мгновение в это поверила. Я поверила, что, обернувшись, увижу, как сверкает топор — именно топор пугает меня больше всего, — и представила, как он разрубает меня пополам!
Сегодня я приготовила жаркое из ягненка. Все вышло как нельзя лучше — другой еды не было, доктор разозлился, остальных тоже надо было видеть! Когда они уехали, я тут же отправилась к Старухе и спросила: «Не приготовить ли сегодня на ужин репу?»
Она как-то странно посмотрела на меня — может быть, потому, что от меня немного пахло вином? Не знаю. «Репу? — спросила она, усмехнувшись. — Странная идея. Вы что, решили похудеть, а заодно и нас посадить на диету?» — «Нет, мэм, но у себя дома я часто ее готовила, и мои братья были в восторге», — ответила я с самым идиотским выражением лица.
Она слегка улыбнулась натянутой, фальшивой улыбкой, и у меня по спине пробежал холодок. «Мои сыновья ее не любят». — «Ни один?» — «Ни один. Я никогда не могла заставить их ее есть». И она снова вернулась к вязанию очередного кошмара, желто-голубого (на сей раз для Старка).
Отсюда я заключила, что мальчишка меня дурачит. Это немного ободряет.
Позвонила на вокзал: по-прежнему ничего. Как бы то ни было, обещают снежную бурю. Думаете, я удивилась? Нисколько. Мне все это уже осточертело.
Но зачем же ему понадобилось писать про эту гребаную репу? Может быть, это какой-то символ? «В подсознании больного репа символизирует поникший пенис отца, кем он восторгается, — вот почему он, заняв место матери, убивает бедняг, подозреваемых в том, что те им обладают». В широком смысле плоды репы символизируют мужчин, и, значит, этот псих, который не просто псих, а господин Убийца, — гомосексуалист.
Браво, Дженни, брошюрка тебе и в самом деле помогает. Я дочитала ее сегодня вечером.
Надо будет купить еще одну.
Привет, Дженни.
Я видел тебя во сне.
И то, что ты делала, было не слишком-то порядочно.
Постыдилась бы!
Сука!
Сука! Сука! Сука! Я взвинчен и разгорячен. Не надо продолжать эту игру, Дженни, слышишь? Слышишь, дочь шлюхи? Думаешь, я не знаю, чем занималась твоя мать? Не стоит меня недооценивать, Дженни. Я не ребенок, я мужчина. Настоящий мужчина. И я покажу тебе, что это значит, самодовольная шлюха! Папа всегда говорил, что есть такие потаскухи, которых надо учить багром. «Багром» — почти как «топором», да? Потаскушки вроде Карен и ей подобных.
Я весь в поту, рука прилипает к бумаге — не думай, что это слезы. Я никогда не плачу. У меня нет времени плакать. Слишком много нужно сделать. Столькими шлюхами надо заняться! Сейчас я постоянно употребляю грязные ругательства, и мне это нравится, хоть это и плохо. В городе, когда люди со мной разговаривают, я улыбаюсь, а про себя произношу всякую похабщину, и они об этом даже не догадываются.
Я не Марк. И не Кларк. И не Старк, и не Джек. Я не знаю, кто я. Не знаю, понимаешь?
Но я очень люблю репу.
А если это правда? Если он действительно не знает? Если он пишет дневник только во время помешательства, когда не помнит, кто он? Он знает только, что он один из них. Но кто? Для этого он и пишет. Он надеется вспомнить. В конце концов он узнает.
Звонят. Иду открывать.
Угадайте-ка, кто это был? Снова копы! Задавали те же вопросы, что и месяц назад. Кажется, кто-то что-то видел. Силуэт человека в клетчатых брюках. (Если так, это уже не силуэт.) Да в нашем квартале полно народу в клетчатых брюках! Полосатых точно ни у кого нет. Но, по крайней мере, это хоть немного сужает круг подозреваемых. Хотелось бы верить, что его все-таки найдут. О'кей, Дженни, ты заслуживаешь чашечку чая с бренди. А почему бы и не две?