— Страсть хотелось побольше выработку дать, — отозвался он спокойно, будто не понимал моих слов. — А может быть, и рекорд бы!.. А чё!..
— Ты же нарошно сломал его, говорю тебе.
— Чё-чё?!
— А то, чего услышал.
— Что значит «нарошно»? Ты чё говоришь?
— А это значит, что ты хотел, чтобы станок сломался. Хо-тел! И думал: все будет шито-крыто.
— То есть, как это хотел?
— А уж не знаю, как.
— Зачем мне хотеть?
— Это тебе видней.
— А твой зятек, Васька Тараканов, тоже хотел, а?! Скока разов он центровой станок ломал, а? А как поставили на «ДИП» — порядочек, любо-мило смотреть. Так что давай не будем... Ты меня не любишь, знаю...
«Изо всех сил старается казаться спокойным, но какая-то натяжка все же есть, видно, что притворяется. Вон и пот на лбу... Хотя причем тут пот?»
— Тараканов не хотел. И у него только шестеренки. Шестеренки — чепуха. А у тебя...
Мосягин хохотнул. Почти натурально хохотнул. Вот артист!
— Ну, едрит твою! Ваську надо на руках носить, а других поносить. Не выйдет, товарищ Белых! Не выйдет! Я тоже хочу дать выработку большую, я не хужей других-прочих.
«Не те слова, не та интонация. Все одно вижу голубчика».
— Хватит, Мосягин! Вы специально сломали станок. — Мне хотелось сказать пограмотнее, официально, а не получалось: волнение, злоба всегда лишали меня языка, я начинал говорить торопливо, сбивчиво, совсем не так, как нужно бы.
— Да ты чё, в сам-деле?! Как я могу специально? Дал поболе обороты и он сломался. Чё ты в сам-деле, елки-палки?
— Давай, кому другому втирай очки.
— Чё плетешь? Ну, чё ты плетешь-то! Надо же!..
— А вот мы посмотрим.
— Чего?..
— Кто плетет, а кто не плетет — посмотрим.
— Ты... ты, мастер, говори, да не заговаривайся. Никто не позволит грязнить людей. Ты чё прешь на честного человека?
— Что натворил, бог ты мой!
— Пойди, выпей воды. Заболел, видно.
Говорил неторопко, даже увереннее, чем в начале беседы, и я подивился его самообладанию.
Подошел сосед Мосягина. У этого человека все было средненьким: средний возраст, средний рост, средняя выработка, не отстанет и вперед не выскочит — незаметный.
— Правильно, Иваныч.
Ох, как Мосягин зыркнул на него:
— Прикуси язык, жаба ротастая!
Аккуратненькой чистенькой тряпочкой Мосягин степенно, старательно обтирал станок, на котором и так не было ни пылинки. Лицемер!
— Хватит! — не выдержал я.
— Чё гаркаешь! — Мосягин не отводил от меня взгляда, в глубине маленьких глаз его нарастал острый холодок, и зрачки как бы заострялись. А еще говорят, стыд глаза колет.
Я вызвал Шахова.
— Все это не случайно, Егор Семенович. Вот смотрите, какую стружку взял. Видали! В два-три раза больше, чем обычно.
— Да откудов ты взял? — взвинтился Мосягин. — Не слушайте его, Егор Семеныч. Он вообще седни прет на меня чё-то. И не знай, зачем ему это надо. Не слушайте, бога ради!
— Подождите, Мосягин!
— Да чё он прет.
— Подождите!
— Не буду я ждать.
— За-мол-чи-те!!
— Победитовая пластинка резца полетела. Почти вдвое против обычного увеличил подачу и обороты.
— Нет!
— По-мол-чи-те! Сколько раз вам говорить?
— Я хочу работать по-настоящему! — закричал Мосягин, размахивая руками. — Чё мне заниматься тянучкой.
Явно приспосабливался к Шахову, используя даже «тянучку».
— Не сразу выключил станок. А сколько-то времени вдавливал этот изнахраченный резец в деталь, когда она еще вертелась. Вот, гляньте на резец. Вот, пожалуйста. Видали?.. И посмотрите, что в коробке скоростей.
На лице Шахова выражение ненависти и брезгливости, он сбоку исподлобья метал на токаря злобные взгляды.
Мосягин, кажется, понял, наконец, в какую яму подпал: сник, насупился, завздыхал; рубаха высунулась из штанов и нелепым пузырем торчала на животе. И это у Мосягина, прилизанного, аккуратненького.
Шахов всегда его недолюбливал, начальнику цеха по душе были буйные, энергичные люди.
Как-то странно подергивая плечами, Митька отворачивался в сторону. А Шахов будто прирос к полу, смотрит на Мосягина, смотрит, наклоняя голову, — так делает курица, когда хочет склевать незнакомую ей букашку. Поднял руку и уже было опустил ее на станок, но торопливо отдернул.
Когда мы шли по цеху, Шахов спросил горько и удивленно:
— Как он мог пойти на такое? Зачем?
— Вообще подозрительный тип.
— Придется создать комиссию, хотя и так все ясно. Трудно будет расхлебать кашку эту... — Он скорбно покачал головой, крякнул: — Дня три назад заявление приносил, просил отпуск без содержания. А я отказал. И без того людей не хватает.
— Ясненько: станок на ремонте — токарю дают отпуск.