— Слушай!.. — Сычев положил руку на плечо Горбунова. — Не говори, бога ради, никому. Они ж силком меня.
Горбунов дернул плечом, сбрасывая руку.
— Разве ж я бы пошел...
— Незаметно было, что силком...
— Не говори, слушай. Ну, ошибся, может, в чем-то немножко. Темный, неграмотный был. Какого хрена я понимал. — Мелькнула спасительная мыслишка: Горбунов — пришлый, откуда знать ему, кто грамотен, кто неграмотен. — Стока лет уж прошло. И разве я один...
— Разберутся, кому надо.
— Да мало ли людей служило у белых.
— Разберутся.
— Да в чем разбираться-то?
— Раз-бе-рут-ся!
— Ты... ты ничего не докажешь.
— Посмотрим.
Многословный Горбунов говорил сейчас коротко, резко.
— Посадить хочешь? — Спросил зло и тут же залепетал быстро, жалко, тихо, как бы про себя:
— В темноте-то глаза болят, уши закладыват.
— Отстань, мне с тобой и говорить-то противно. Плетет, не знай чего.
Горбунов пошел. Сычев дернул его за руку.
— Послушай!.. — В голосе Сычева слезы.
— Уйди!
— Ну, послушай же, бога ради!
— Отстань, говорю! Ты понял?
— Одну минуту...
— Э-э-э!..
Лицо у Горбунова в тени, глаз не видно, но Сычев чувствовал ненавидящий, вперенный в него взгляд.
— Ты в конце концов должен меня выслушать, товарищ Горбунов.
— Какой ты мне товарищ, шваль колчаковская! — Сказал спокойно, сплюнул и, подняв воротник, зашагал быстро, сердито.
Сычев схватил кирпич.
12
Труп Прохора Горбунова нашли возле штабеля кирпичей, привезенных для новостройки, метрах в ста от механического цеха.
Это было делом неслыханным. Никогда на заводе не убивали людей. Самый отпетый уголовник, самый злостный буян утихал на заводе. Завод — святыня. Работают рядом два недруга, не разговаривают, мечут сердитые взгляды, но и только... А как выйдут из проходной — в драку.
По заводу поползли слухи: убил Горбунова Мосягин. Катя охала:
— Смотри, чтоб и тебя...
Но я уверен был: тут не мосягинских рук дело. Уж он бы в первую очередь со мной разделался.
Однако лучше быть настороже. Я оглядывался, когда шагал по темным переулкам.
В ноябре Сычева посадили, как-то все же докопались до него. Заставили раскрыть тайники с золотишком, бумажными деньгами советскими и документами, в которых указано было, что он, Сычев, не как-нибудь, не случайно, не шутейно, а по-настоящему, верой и правдой служил их превосходительству адмиралу Колчаку, в маленьком, но все же офицерском чине прапорщика: «На передовых позициях проявил храбрость...» Выяснили, что антисоветские лозунги на здании клуба и на заборе возле разрушенной церкви тоже он писал.
Жена у Сычева была тучной, болела. В больницу бы, а он: «Лежи, лежи, отдыхай, доктора-то быстрей угробят». Кормил ее салом, супами жирными да селедкой, тем, что вредно людям тучным и больным. Приучал к браге и пиву: «Для облегченья пренепременно стакашек-другой пропусти перед едой». Катя говорила: «В алкоголика превратил... Развестись боялся. И ждал смерти ее. Видно, что-то выведала...»
Как разоблачили чекисты Сычева, не знал никто, а вот как встретились Сычев с Горбуновым, что говорили они, о чем мечтал Сычев, о том заводские узнали. Говорят, на диво откровенен был Сычев напоследок, в разговоре со следователями. Я услышал обо всем этом от Василия. Новости зять узнавал раньше других. И не потому, что был охоч до них. Нет. Просто люди тянутся к сильному человеку, а приятней всего подойти с какой-то сногсшибательной новостью.
Меня вызвал в конторку Шахов.
Он что-то быстро старел. Лицом потемнел, толстые губы вроде бы еще сильней выпячиваться стали.
— Послушайте, Степан Иванович...
От него как будто вином попахивает. Невероятно! Чтоб Шахов и в рабочее время... Я подошел поближе. Так и есть, пахнет. Но держится великолепно... Только в глазах болезненный лихорадочный блеск. Вовсе стали сумасшедшими глаза, даже смотреть неприятно.
— Скажите, вы жили рядом с Сычевым?
— По соседству.
— Почему же вы мне ничего не сказали о нем. Это ж такая гадина. Такой подонок! Кругом черный.
— Еще черней бывают. А что я должен был сказать?
— Вы же знали, что он оформляется к нам на работу.
— Знал, конечно.
— И ничего не говорили.
— Ну, а что я должен был говорить?
— Да как же?..
— Ну, а все-таки что?
— Положим, вы не знали, что он колчаковский офицер и каратель — это ясно. Но вы, надеюсь, видели, как он жил, какой вел образ жизни. Спекуляция, торговля на базаре... Хапанье...