— И это тебѣ въ похвалу сказывается, Вальковскій, утѣшалъ его Гундуровъ:- роль, что кладъ, дается въ руки лишь тому кто дороется до нея!..
— Ну вотъ! качнулъ головою «фанатикъ,» направляясь къ умывальнику, — а Мочаловъ?
У Гундурова заморгали глаза, что всегда служило въ немъ признакомъ охватывавшаго его волненія;- онъ опустился въ кресло:
— Мочаловъ, повторилъ онъ, — это я постоянно слышу: Мочаловъ! А я вотъ тебѣ что скажу, Вальковскій — и да проститъ это мнѣ его всѣмъ намъ дорогая память! — Но эта Мочаловская манера игры «какъ скажется,» какъ Богъ на душу положитъ, возведенная въ теорію, погубитъ русскую сцену! Вѣдь это опять все то-же наше варварское авоська, въ примѣненіи къ искусству, — пойми ты это!..
— Погоди, погоди-ка Сережа! прервалъ его Ашанинъ. — А помнишь, — мы съ тобой вмѣстѣ были тогда, на первомъ это курсѣ было, — какъ однажды въ Гамлетѣ, послѣ сцены въ театрѣ, онъ, поднявъ голову съ колѣнъ Орловой — Офеліи, поползъ., помнишь? — да, поползъ на четверенькахъ черезъ всю сцену къ рампѣ, и этимъ своимъ чуднымъ, на всю залу слышнымъ шопотомъ проговорилъ:
и засмѣялся… Господи!.. Помню, ты даже привскочилъ!.. У меня зубы застучали, и я три ночи послѣ этого не могъ заснуть, все слышался мнѣ этотъ шопотъ и смѣхъ.
— Да, но за то, признайтесь, — Гундуровъ даже вздохнулъ, — сколько приходилось намъ цѣлыми представленіями переносить у него нестерпимой вялости, фальши, непониманія роли?… Минуты у него были божественныя! — но однѣ минуты! Полнаго образа, типа, цѣльнаго характера онъ тебѣ никогда не давалъ…
— Что — о? такъ и заревѣлъ Вальковскій, отрываясь мокрымъ лицемъ отъ умывальника въ которомъ плескался онъ, и кидаясь на середку комнаты съ этимъ мокрымъ лицемъ и неотертыми руками, — въ Миллерѣ, въ Коварствѣ и любви, онъ тебѣ не давалъ образа?…
— Въ Миллерѣ началъ было Гундуровъ.
— Что-же ты, въ Петербургѣ Каратыгинымъ объѣлся, видно! Каратыгинъ теперь, по твоему, великій актеръ? чуть чуть не съ пѣной у рта подступалъ къ нему тотъ.
— Позволь тебѣ сказать
— Фельдфебель, трескотня, рутина!.. Барабанщикъ французскій, — вотъ онъ что, твой Каратыгинъ! ревѣлъ Вальковскій, ничего не слушая
— Эко чучело! Эка безобразина! надрывался смѣхомъ Ашанинъ, глядя на него.
— А въ Заколдованномъ домѣ видѣлъ ты его? спросилъ Гундуровъ.
— Въ Заколдованномъ домѣ? повторилъ «фанатикъ,» мгновенно стихая, — видѣлъ!..
— Ну, и что-же?
— Хорошъ былъ, глухимъ баскомъ проговорилъ онъ, и, опустивъ голову, опять отошелъ къ своему умывальнику; — король былъ, дѣйствительно, настоящій… страшенъ… правдою страшенъ! отрывисто пропускалъ уже Вальковскій, отфыркиваясь и плеща въ тазу.
— То-то и есть, заговорилъ опять Гундуровъ, — что онъ образованный и думающій актеръ, и что ты это чувствуешь какъ только онъ выйдетъ предъ тобою въ подходящей роли. Онъ знаетъ кого, когда, что онъ играетъ!.. А что ему Иголкиныхъ, да Деньщиковъ [3] приходится вѣчно изображать, такъ въ этомъ, братъ, не онъ виноватъ, а Петербургскія гниль и лакейство….
— Такъ что-же, по твоему, перервалъ его «фанатикъ», останавливаясь въ раздумьи передъ нимъ съ полотенцемъ въ рукахъ, — вдохновенье актеру надо, значитъ, по боку?…
— Это еще что за вздоръ! горячо воскликнулъ Гундуровъ;- развѣ мѣшали когда нибудь вдохновенью трудъ, подготовка, строгое отношеніе къ своему дарованію? Вспомни Пушкина, — чего тебѣ лучше примѣръ?… Случайное вдохновенье есть и въ дикой калмыцкой пѣсни, и у безобразнаго Третьяковскаго вылились невзначай пять вдохновенныхъ стиховъ… [4] Но развѣ объ этомъ рѣчь? Мы говоримъ объ искуствѣ, о святынѣ, къ которой нельзя подходить съ неумытыми руками!..
— Молодчина, Сережа! воскликнулъ увлеченный послѣдними словами Вальковскій; — дай, влѣплю тебѣ безешку за это!.. И онъ полѣзъ обнимать пріятеля, еще весь мокрый….
— А для меня изъ смысла басни сей, комически началъ вздыхать Ашанинъ, — выходитъ то, что вы теперь потребуете отъ меня вызубрить вдолбяшку роль Лаерта.
— И вызубришь! засмѣялся Гундуровъ.
— Какже! Держи карманъ! хихикнулъ Вальковскій, — выйдетъ, и, по обыковенію, ни въ зубъ толкануть!.. Онъ у насъ, извѣстно, какъ толстые кучера у купечества, на «фэгурѣ» выѣзжаетъ!..
Ашанинъ весело головою тряхнулъ, какъ бы не замѣтивъ недобраго взгляда сопровождавшаго эту выходку его пріятеля:
3
Иголкинъ драмат. представленіе Полеваго, и 5-ти-актная драмма Кукольника, Деньщикъ весьма долго, какъ извѣстно, держались на репертуарѣ Александринскаго театра въ прошлое царствованіе.
4