— Ничего, ничего, устала немножко… но, ради Бога, стаканъ воды!..
Зала тѣмъ временемъ стонала отъ восторженныхъ кликовъ и плесковъ.
LVIII
Что думалъ, что чувствовалъ въ это время князь Ларіонъ? Каждое слово, каждый жестъ племянницы рѣзали ему какъ ножомъ сердце. Предъ нимъ за этимъ разыгрывавшимся на сценѣ разрывомъ Шекспировскаго Гамлета съ Офеліей проходила новая перипетія той интимной любовной повѣсти, отъ которой онъ вотъ уже сколько времени проводилъ. безсонныя, мучительныя ночи. Онъ это угадывалъ въ каждомъ этомъ словѣ, въ каждомъ взглядѣ Лины, въ оттѣнкахъ голоса Гундурова, которые и князь Ларіонъ, какъ Лина не узнавалъ теперь. Онъ не зналъ, какъ могла знать это Софья Ивановна, что приключилось между ними, но для него было очевидно что то глубокое внутреннее страданіе, которое прозрѣвалъ онъ за игрой Лины, она испытывала его въ эту минуту не изъ-за Гундурова, а чрезъ него… И въ возмущенномъ сердцѣ своемъ князь Ларіонъ не умѣлъ бы сказать себѣ теперь, за что онъ болѣе ненавидѣлъ этого стоявшаго предъ нимъ мрачнаго, «увядшаго подъ бурею» Гамлета: за то ли что такъ беззавѣтно любила его Офелія, или за то что его безпощадное отреченіе отъ нея находило у него такіе искренніе, такіе настоящіе звуки?…
Онъ одинъ съ Софьей Ивановной среди всей этой залы понималъ какой смыслъ давало словамъ Офеліи личное чувство Лины; понималъ что она изнемогала, договаривая ихъ, — и онъ, едва дождавшись окончанія слѣдовавшаго за этимъ монологомъ разговора Клавдія съ Полоніемъ, послѣ котораго падалъ занавѣсъ и слѣдовалъ довольно продолжительный перерывъ предъ сценой театра, поднялся съ мѣста и исчезъ за дверью, которая мимо ложи гдѣ безцеремонно продолжала похрапывать старушка Crébillon, вела въ корридоръ, а изъ него на сцену.
Наступившій перерывъ былъ назначенъ заранѣе временемъ подавать чай, и процессія слугъ выступала въ это время въ залу изъ глубины большихъ входныхъ дверей, неся чай со всѣми принадлежностями на великолѣпныхъ серебряныхъ подносахъ, и двигаясь впередъ стройными рядами по тремъ проходамъ между креслами, среднимъ и боковыми вдоль стѣнъ, у которыхъ оставалось еще настолько пространства что къ нимъ могли быть приставлены напередъ столики и стулья для тѣхъ кто желалъ пить чай съ наибольшимъ удобствомъ.
Театральная зала чрезъ мигъ обратилась въ салонъ. Составились кружки, группы.
— Albo dies notanda lapillo, какъ говоритъ Горацій, день, который слѣдуетъ отмѣтить бѣлымъ камнемъ! горячо объяснялъ старикъ смотритель собравшимся кругомъ него учителямъ;- да, нынѣшній вечеръ я почитаю лучшимъ днемъ моей жизни; эта Офелія, господа, цѣлое откровеніе!..
Его манишка и длинные концы высоко повязаннаго бѣлаго галстука были еще влажны отъ слезъ, капавшихъ на нихъ изъ его глазъ въ продолженіе всей предыдущей сцены. Нѣжный голосъ княжны, ея Перуджиніевская головка вызывали изъ глубины его души всѣ лучшія воспоминанія, всѣ заоблачные идеалы той романтической поры которой принадлежалъ онъ еще всѣмъ существомъ своимъ, обливаясь и понынѣ слезами, какъ въ дни молодости, надъ «Минваною» Жуковскаго, по разказамъ о немъ исправника Акулина…
— Mon cher; mon cher… Louise Mayer… Rachel! слышались въ другомъ концѣ залы гоготъ, хрипъ и неизбѣжный смѣхъ черненькаго артиллериста, носившаго прозваніе «Сеньки».
Къ усѣвшейся съ чашкой за столикъ у самаго оркестра графинѣ Воротынцевой, съ непроницаемымъ выраженіемъ на красивомъ лицѣ, съ загадочною улыбкой подъ прикрученными, лоснящимися усами, подошелъ графъ Анисьевъ. Княгиня Додо, завидѣвъ его приближеніе, быстро отвернулась отъ графини, съ которою только-что бесѣдовала, и обратилась съ какимъ-то разговоромъ къ Софьѣ Ивановнѣ, безмолвной, сосредоточенной и не двигавшейся со своего кресла.
— Признаюсь, началъ флигель-адъютантъ, — я никакъ себѣ представить не могъ чтобы спектакль любителей могъ дойти до такого совершенства. On у goûte les émotions d'une véritable scène et…
Графиня не дала ему кончить. Прелестная женщина еще вся была подъ дѣйствительнымъ впечатлѣніемъ тѣхъ «émotions», о которыхъ онъ говорилъ, но свойство которыхъ у него, она понимала, далеко не походило на то что чувствовала она сама. Она прямо глянула въ лицо Анисьева и быстрымъ шепотомъ проговорила ему въ отвѣтъ:
— C'est qu'il s'y joue un véritable drame, mais vous n'en êtes pas le héros, je suis bien fâchée de vous le dire.
Онъ даже не моргнулъ, какъ ни досадливо въ первую минуту кольнула его тщеславіе это неожиданная откровенность, глянулъ ей, въ свою очередь, прямо въ глаза и, учтиво наклоняясь, проговорилъ отчетливо и съ нѣкоторымъ какъ бы бравурнымъ оттѣнкомъ въ выраженіи: