— Чрезвычайно, сударыня, отвѣтилъ старикъ, знавшій ее давно по городу и далеко не питавшій сочувствія къ ея самонадѣянности и претензіямъ;- ваше участіе въ драмѣ было въ особенности замѣтно, насмѣшливо промолвилъ онъ въ видѣ шутки.
Она громко разсмѣялась:
— Мое участіе… Меня вѣдь только для виду пригласили выйти на сцену сегодня. А вотъ къ завтрему я сама приглашаю васъ сюда, на мой бенефисъ. Я играю въ Львѣ Гурычѣ Синичкинѣ и много пою. Услышите, не раскаетесь!..
Старикъ поклонился холодно и молча.
Барышня покосилась на него:
— Или, можетъ-быть, колко отпустила она, — послѣ княжны вы почитаете меня уже совершенно не стоящею вниманія.
Этотъ намекъ на его какую-то будто бы искательность задѣлъ старика за живое; онъ даже покраснѣлъ весь:
— Напрасно, милостивая государыня, вы такъ полагаете: вниманія заслуживаете вы вполнѣ и отъ каждаго, а въ древнемъ мірѣ могли бы, смѣю думать, даже большую извѣстность пріобрѣсти.
— Это что же такое «въ древнемъ мірѣ»? Вы всегда какими-то притчами выражаетесь! молвила пренебрежительно Ольга.
— А то это значитъ, сударыня, что въ мірѣ языческомъ, въ противность тому чему научило насъ христіанство, женская личность превозносима была почти исключительно за ту внѣшнюю, такъ-сказать тѣлесную, прелесть коею могла она отличаться отъ другихъ, а не за тѣ высшіе, духовные дары, которые для насъ составляютъ ея лучшее украшеніе.
Отвѣчать на этотъ урокъ грубостью барышня наша въ присутствіи Лины не посмѣла. Она почла за лучшее разсмѣяться еще разъ:
— Ну да, да, извѣстно, вамъ все «крылья нужны, въ лазурь неба уноситься», какъ говоритъ мой отецъ… Пойдемте, Лина, насъ давно наверху ждутъ! не ожидая отвѣта воскликнула она, продѣвая руку подъ руку княжны.
Лина тихо высвободила свою.
— Я надѣюсь, Василій Григорьичъ, сказала она, — что наше знакомство такъ не кончится. Если не завтра, то вы быть-можетъ найдете въ другой день время посѣтить насъ? Я была бы очень рада.
Онъ глянулъ на нее вдругъ снова увлажившимися глазами.
— Княжна Елена Михайловна, проговорилъ онъ, — позвольте мнѣ отклонить такое лестное для меня ваше предложеніе.
— Почему такъ? удивилась Лина.
— Человѣкъ я темный, забытый въ своемъ углу, княжна, да и самъ, почитай, забывшій въ немъ и то малое что зналъ (онъ печально махнулъ рукой); для барскихъ палатъ, а тѣмъ паче для высокообразованныхъ лицъ интереснаго собою ничего представить не могу… Но повѣрьте что мнѣ до послѣдняго вздоха хватитъ воспоминанія о томъ что дали вы мнѣ перечувствовать и прозрѣть въ нынѣшній божественный вечеръ…
— Я съ вами не могу спорить, сказала Лина, — но мнѣ очень будетъ жаль если я васъ болѣе не увижу…
Юный восторгъ засіялъ опять въ его большихъ голубыхъ глазахъ.
— Княжна, еслибы когда-нибудь и чѣмъ-нибудь я могъ вамъ послужить, завѣряю васъ всемогущимъ Создателемъ что во всякое время дня или ночи стану у вашего порога ждать вашихъ приказаній.
— Не приказаній, нѣтъ… Но ваши слова я буду помнить. Спасибо вамъ! промолвила вдумчиво Лина, протягивая ему руку еще разъ, и не давъ ему поцѣловать ее, дружески сжала его твердые старческіе пальцы.
— Странная какая вы, Лина, говорила ей Ольга Елпидифоровна вслѣдъ за этимъ разговоромъ, подымаясь рядомъ су нею по лѣстницѣ,- на что вамъ нуженъ этотъ старый трубадуръ?
— Кто такой? спросила сжимая брови княжна.
— Да этотъ блаженный философъ нашъ, Юшковъ. Его всѣ такъ въ городѣ называютъ: «трубадуръ», а не то еще «Эолова арфа»… Вы такія ужъ были съ нимъ любезныя!..
— Это вамъ не нравится? молвила сухо Лина.
— Ахъ, Боже мой, вскрикнула обиженно барышня, — мнѣ совершенно все равно! Только я нахожу что онъ совсѣмъ не вашего общества и ужасно скучный со своими «такъ-сказать» и нескончаемыми фразами. Конечно, у васъ свои особенныя понятія, но у него вѣдь другаго разговора нѣтъ какъ, «идеалъ», «искусство», «Пушкинъ», «долгъ челов.»…
Она оборвала на полусловѣ, сообразивъ что все это подходило именно къ тѣмъ «понятіямъ» которыя значились у нея въ головѣ подъ общимъ заглавіемъ: «grands sentiments» княжны Лины Шастуновой.
Княжна молчала. Она никогда не входила ни въ какія разсужденія съ Ольгой Елпидифоровной
А «старый трубадуръ» тѣмъ временемъ, скрыпя широкими сапогами по крупному песку краснаго двора Сицкаго, въ компаніи своихъ учиниковъ, говорилъ имъ растроганнымъ и дрожащимъ шепотомъ:
— Не отъ міра сего эта Офелія, господа, не отъ міра сего!..