— Вы всегда успѣете выпить здѣсь чашку чаю, прервалъ его князь Ларіонъ;- вамъ до Сашина никакъ не болѣе часа ѣзды, а теперь — онъ вынулъ часы — половина седьмаго. Софья Ивановна, при всѣхъ ея качествахъ, примолвилъ онъ шутливо, — не имѣетъ вѣроятно моей привычки вставать зимою и лѣтомъ въ пять часовъ утра…
— Зимою и лѣтомъ! даже вскрикнулъ Ашанинъ.
— Точно такъ-съ, — и совѣтую всѣмъ дѣлать тоже. Самъ я веду этотъ образъ жизни съ двадцати-пяти лѣтняго возраста, по совѣту человѣка котораго я близко зналъ и высоко цѣнилъ, — Лафатера, и до сихъ поръ благословляю его за это… А вотъ и дежурный!.. Показать господамъ комнаты и подать имъ чаю и кофе куда они прикажутъ!.. Вашъ пріятель, господа, живетъ тутъ-же, въ этомъ флигелѣ… Я не прощаюсь съ вами, Сергѣй Михайловичъ, примолвилъ князь, — но вы мнѣ дозволите докончить мою ежедневную двухчасовую прогулку, — это также составляетъ conditionem sine qua non моей гигіены.
И кивнувъ молодымъ людямъ онъ удалился.
— Да, онъ дѣйствительно очень уменъ и образованъ! молвилъ Гундуровъ, подымаясь съ Ашанинымъ по лѣстницѣ, вслѣдъ за бѣжавшимъ впереди слугою.
— И ядовитъ! примолвилъ его пріятель;- замѣтилъ ты какъ онъ кольнулъ меня моимъ ничего недѣланьемъ?… Что-жь, вдругъ глубоко вздохнулъ красавецъ, — онъ правду сказалъ: плакать надъ этимъ надо, а не смѣяться!..
Гундуровъ улыбнулся, — ему не въ первые приходилось слышать эти ни къ чему не ведшія никогда самобичеванія Ашанина….
Они вошли въ корридоръ, по обѣимъ сторонамъ котораго расположены были комнаты назначаемыя гостямъ…
Не проспавшійся еще слуга ткнулся о первую попавшуюся ему дверь:
— Пожалуйте! приглашалъ онъ зѣвая.
— Мы бы прежде всего хотѣли увидать господина Вальковскаго, сказалъ Ашанинъ.
— Вальковскаго? Это, то есть, какіе они изъ себя будутъ? недоумѣвалъ сонный дежурный.
— А вотъ я тебѣ объясню: волчьи зубы, на головѣ боръ, и въ театрѣ цѣлый день съ рабочими бранится…
— Знаю-съ! широко осклабился понявшій слуга, и протеръ себѣ глаза, — пожалуйте!..
III
Вальковскій спалъ спиною вверхъ, ухвативъ огромными ручищами подушку, едва выглядывавшую изъ подъ этихъ его рукъ и раскинувшихся по ней, словно ворохъ надерганной кудели, всклокоченныхъ и какъ лѣсъ густыхъ волосъ.
— Гляди, расхохотался Ашанинъ, входя въ комнату съ Гундуровымъ, — фанатикъ-то! Вѣдь спитъ совсѣмъ одѣтый, — только сюртукъ успѣлъ скинуть… Пришелъ, значитъ, изъ «театрика» безъ ногъ, и такъ и повалился… Экой шутъ гороховый!..
— Жаль будить его, бѣднягу! говорилъ Гундуровъ.
Но Вальковскій, прослышавъ сквозь сонъ шаги и голоса, встрепенулся вдругъ, быстро перевернулся на постели, сѣлъ и, не открывая еще глазъ, закричалъ:
— Что, подмалевали подзоры?
— Чучело, чучело, помиралъ со смѣха Ашанинъ, — какіе тебѣ подзоры! Гляди, кто передъ тобою!..
— Гундуровъ, Сережа, мамочка! визгливымъ фальцетомъ отъ преизбытка радости заголосилъ Вальковскій, — разумница ты моя писанная!.. Князь говорилъ мнѣ вчера что тебя ждутъ… Станешь играть доктора? такъ и огорошилъ онъ его съ перваго раза.
— Какого доктора? проговорилъ озадаченный Гундуровъ.
— Да въ Шилѣ…. Зяблинъ отказывается, дрянь эта салонная! Чижевскій еще, чортъ его знаетъ, пріѣдетъ ли…
— А я тебѣ говорю, такъ и напустился на него Ашанинъ, — чтобъ ты мнѣ про свое шило и заикаться несмѣлъ, а то я тебѣ имъ брюхо пропорю… Станетъ Сережа объ эту твою мерзость мараться, когда мы вотъ сейчасъ порѣшили съ княземъ Гамлета ставить…
— Гамлета! Съ княземъ!.. Вальковскій даже въ лицѣ измѣнился, и судорожно началъ ерошить свои сбитые волосы;- какая-жъ мнѣ тамъ роль будетъ?… Гораціо развѣ сыграть мнѣ? неувѣренно, сквозь зубы проговорилъ онъ, изподлобья поглядывая съ постели на Ашанина.
— Ну, съ твоимъ ли мурломъ, крикнулъ на него тотъ опять, — лѣзть на молодыя роли, — да еще на резонеровъ! Или не помнишь какъ ты провалился въ Герцогѣ, въ Скупомъ рыцарѣ?
Сконфуженный «фанатикъ» опустилъ голову, и принялся натягивать сапоги на ноги.
— Полоній, вотъ тебѣ роль! Да и то еще надобно тебя пощупать.
— Нечего меня щупать! огрызся на этотъ разъ Вальковскій, — на репетиціяхъ я себя не покажу… Я актеръ нервный, играю какъ скажется…
— И лжешь, лжешь, отъ начала до конца лжешь, доказывалъ ему Ашанинъ:- во первыхъ, у тебя не нервы, а канаты, которые топоромъ не перерубишь; во вторыхъ, только то у тебя и выходитъ что ты у себя въ комнатѣ передъ зеркаломъ продѣлалъ сто разъ, пока добился своего эффекта… А какъ ты только до цыганскаго пота надъ ролью не проработалъ, — такъ и гони тебя вонъ со сцены!..