Онъ стоялъ на крыльцѣ въ трехъ шагахъ отъ Акулина, и глядѣлъ на него своимъ лукаво-невиннымъ взглядомъ, какъ бы спрашивая: «ну, что взялъ, старый шельмецъ?..»
Тотъ, какъ бы мгновенно сообразивъ что-то, шагнулъ къ нему.
— Такъ, повѣрите, непріятны подобныя порученія, заговорилъ онъ вдругъ. — и даже совсѣмъ къ прямымъ обязанностямъ моимъ не относящіяся… Сами понимаете, что я могу имѣть противъ Сергѣя Михайлыча, а между тѣмъ и онъ и вы, Владиміръ Петровичъ, какъ мнѣ кажется, почитаете что тутъ съ моей стороны какъ будто что-нибудь…
— А, вотъ и лошади мои пришли! вскрикнулъ вмѣсто отвѣта Ашанинъ.
На дворъ въѣзжала тройка подъ почтовою телѣгой.
— Заворачивай, братъ, заворачивай, да сѣна спроси тутъ у дворника побольше. А я сейчасъ готовъ!
Онъ побѣжалъ въ домъ, и тутъ же вернулся со своимъ дорожнымъ чемоданомъ и кожаною подушкой.
Акулинъ не трогался съ мѣста: ему видимо хотѣлось довести свое объясненіе до конца.
Но пріятель Гундурова въ свою очередь никакъ не хотѣлъ доставить ему этого удовольствія. Онъ принялся возиться съ убивкой сѣна подъ сидѣнье, потребовалъ веревку для устройства себѣ переплета, уложилъ подушку, сунулъ чемоданъ подъ мѣсто ямщика, и когда все это было кончено живо вскочилъ въ телѣгу и, усѣвшись, огорошилъ Елпидифора слѣдующимъ нежданнымъ вопросомъ:
— Такъ такъ и прикажете сказать графу? Я къ нему въ Покровское ѣду.
— Что это «сказать»? вскрикнулъ растерянно исправникъ.
— Что вы находите очень «непріятными» порученія которыя онъ возлагаетъ на васъ?
Акулинъ, мгновенно поблѣднѣвъ, подбѣжалъ къ его телѣгѣ.
— Да что вы это, Владиміръ Петровичъ, Богъ съ вами! Да развѣ это можно говорить! перепуганнымъ шепотомъ пробормоталъ онъ.
— Почему же? засмѣялся Ашанинъ:
— Да что это вы мнѣ говорите? Къ чему? прервалъ его съ отчаяніемъ въ голосѣ Елпидифоръ.
— А вы ужь и забыли? Да это изъ вашей же роли Полонія, — напутственная его рѣчь Лаерту. Вы еще такъ прелестны были въ этомъ мѣстѣ… Вотъ увижу Чижевскаго въ Покровскомъ, вѣроятно… припомнимъ вмѣстѣ… Прощайте, Елпидифоръ Павлычъ!..
— Но, Владиміръ Петровичъ, позвольте вамъ сказать…
— Некогда, Полоній Павлычъ, некогда, спѣшу!
И, несказанно тѣшась перепугомъ изображавшимся на всѣхъ чертахъ толстаго представителя благочинія, красавецъ съ громкимъ смѣхомъ выѣхалъ за ворота.
Къ обѣду, то-есть часу въ пятомъ въ началѣ, онъ былъ въ городѣ знакомомъ уже нашему читателю, черезъ который лежала ему прямая дорога въ Сицкое, гдѣ онъ разчитываль застать еще Вальковскаго («не уѣдетъ же онъ отъ хорошаго обѣда», говорилъ себѣ Ашанинъ), и переговоривъ съ княжной Линой, уѣхать къ вечеру съ «фанатикомъ» на Гундуровскихъ лошадяхъ въ Сашино.
Но едва успѣлъ онъ подъѣхать ко крыльцу станціи, какъ со скамьи у этого крыльца поднялся съ поклономъ по его адресу степеннаго вида мущина въ лѣтнемъ армякѣ и поярковой шляпѣ, въ которомъ онъ узналъ хорошо ему знакомаго кучера Гундурова.
— Ты какъ здѣсь, Павелъ? вскрикнулъ онъ изумившись, выскакивая изъ телѣги.
— Съ лошадьми, отвѣчалъ пѣвучимъ и какъ бы недовольнымъ тономъ тотъ.
— Съ какими лошадьми?
— Да съ молодыми, съ нашими… Господина Вальковскаго привезъ, примолвилъ онъ уже видимо хмурясь.
— Онъ здѣсь?
— Нѣтути… Уѣхали! Почтовыхъ взяли.
— Куда?
— А тутъ верстъ за двадцать, Шатилово село есть…
— Ничего не понимаю! вскрикнулъ еще разъ Ашанинъ;- откуда вы сюда пріѣхали!
— А мы, значитъ, перво-наперво въ княжое, въ Сицкое выѣхали…
— Ну?..
— А оттелева — и съ полчаса тамъ не пробыли — выскочили они опять, сѣли, велѣли сюда въ городъ гнать… во всю, тоись, мочь, не жалѣючи… Лошади, сами знаете, молодыя, по пятому году, долголь испортить? Не годится такъ дѣлать господину! Я имъ, хоша и гнѣваться, знамо, стали на меня за это, не хорошо, говорю, баринъ, не ваши лошади, а я въ отвѣтѣ завсегда должонъ быть, потому господа мои уѣхали, а я завсегда тутъ… Такъ и не согласенъ я сталъ съ ними дальше ѣхать, въ село въ это самое, потому зарѣзать лошадей надо…
— Да зачѣмъ ему въ это село? нетерпѣливо прервалъ красавецъ резонера возницу.
— За дохтуромъ, стало-быть, поскакали, потому онъ туда, слышно, съ вечера еще уѣхалъ…
— За докторомъ? повторилъ Ашанинъ. У него похолодѣли руки. Онъ какъ-то разомъ, чутьемъ угадалъ что докторъ понадобился для Лины, и что въ этомъ виноватъ «фанатикъ», а болѣе всего онъ самъ, отправившій въ Сицкое этого «волка безобразнаго».