— Не напугай ты княжну, ради Бога! говорилъ онъ ему, взбѣгая за нимъ на лѣстницу, и пугаясь теперь въ свою очередь.
Гундуровъ остановился передохнуть въ корридорѣ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ комнаты Лины, и прислонился къ стѣнѣ, боясь упасть отъ усталости и волненія.
Дверь этой комнаты отворилась; изъ нея вышелъ князь Ларіонъ.
— Здравствуйте, Сергѣй Михайловичъ, очень радъ васъ видѣть, промолвилъ онъ, протягивая ему руку;- войдите, Hélène васъ ждетъ!
Онъ пропустилъ его мимо себя, затворилъ за нимъ дверь, и обращаясь къ Ашанину стоявшему тутъ же:
— Пойдемте покурить по сосѣдству, какъ бы уронилъ онъ, направляясь къ бывiей комнатѣ Надежды Ѳедоровны.
Гундуровъ переступилъ черезъ порогъ, усиленно сдерживая треgетъ пронимавшій всѣ его члены, приказывая себѣ смотрѣть твердо и спокойно.
Его точно ослѣпило солнечнымъ лучомъ въ первую минуту. Онъ на мигъ прижмурилъ глаза, открылъ ихъ опять. Прямо предъ нимъ, привставъ съ кресла, словно готовясь летѣть къ нему, стояла Лина, озаряя его всего блескомъ своихъ лазоревыхъ, жадно устремленныхъ на него глазъ, съ невыразимо счастливою улыбкой на заалѣвшихъ устахъ.
Всю жизнь свою потомъ не могъ онъ забыть этотъ взглядъ, эту улыбку.
— Вы… вы, наконецъ!.. пролепетала она, опускаясь снова въ кресло.
Онъ кинулся въ ней….
Лицо ея сіяло… Она протянула ему руку.
Вся тревога, страхъ, все что наполняло душу его суевѣрною, невыносимою мукой за мгновеніе предъ этимъ, все это разомъ исчезло, стаяло теперь какъ пѣна «горныхъ рѣкъ вытекающихъ въ степь», по выраженію поэта… [16] Вериги спали; какъ птица небесная несся онъ теперь на вольныхъ крыльяхъ въ самую глубь лазури, въ голубыя поля надежды счастья, довѣрья.
Онъ схватилъ эту протянутую ему руку, нагнулся глядя ей всѣми глазами въ глаза… и очутился у ногъ ея.
Что происходило у нея на душѣ? Кто это скажетъ? Но и она отдавалась, хотѣла отдаваться вся блаженству этой минуты. И она забыла въ эту минуту все что тамъ, глубоко внутри ея, рокотало глухимъ, роковымъ звукомъ объ иномъ, близкомъ, ожидающемъ ее… Онъ смолкъ теперь, она заставила его смолкнуть, этотъ роковой, могильный голосъ. Она опять какъ въ тѣ дни, предъ пріѣздомъ Анисьева, хотѣла жить, жить хотя бы только этотъ краткій мигъ, но исчерпавъ въ немъ все блаженство какое лишь способна давать земная жизнь.
Она въ свою очередь не сводила съ него глазъ.
— Какъ вы блѣдны, худы!.. Вы изстрадались изъ-за меня, бѣдный? тихо говорила она.
— А вы сами развѣ не…. Онъ не осмѣлился договорить.
— Да, изъ-за васъ… и я! молвила она, какъ бы радуясь этому страданію изъ-за него.
Его охватила и понесла неотразимая волна.
— Вы моя… навсегда? прошепталъ онъ, прижимаясь горячими губами въ ея тонкимъ, блѣднымъ пальцамъ.
— Да, ваша… Въ этой жизни, и въ вѣчной, такъ же тихо произнесла она, торопливо надъ его наклоненною головой отирая свободною рукой выступившія у нея внезапно слезы. — А что наша милая тетя? поспѣшила она тутъ же спросить, улыбаясь опять, заставляя опять смолкнуть зловѣщій голосъ прорывавшійся изъ тайника ея души.
Онъ поднялся, сѣлъ подлѣ нея, не выпуская руки ея изъ своей, не отрывая отъ нея восхищенныхъ глазъ. Они заговорили… То были тѣ слова, тѣ рѣчи которыхъ «значенье темно иль ничтожно», но выше и слаще которыхъ нѣтъ на человѣческомъ языкѣ.
Такъ прошло болѣе часа.
— Не довольно ли на сегодня? молвилъ имъ князь Ларіонъ, входя въ комнату съ Ашанинымъ, съ которымъ они тѣмъ временемъ успѣли раза два обойти кругомъ сада. — Не правда ли, Hélène? Ты рано встала сегодня, утомиться можешь…
Она и Гундуровъ взглянули на него какъ съ просонья… Этотъ голосъ дѣйствительно будилъ ихъ это сна, отъ того лучезарнаго сна молодой любви который лишь разъ въ жизни снится на землѣ человѣку, и проносится предъ нимъ какъ мимолетный отблескъ, быть-можетъ, его первоначальной, небесной родины.
Ни Гундуровъ, ни Лина не отвѣчали на слова князя.
— И Сергѣю Михайловичу надо отдохнуть, настаивалъ князь между тѣмъ:- онъ нѣсколько ночей сряду не спалъ. Уѣзжайте къ себѣ, Сергѣй Михайловичъ, отдохните хорошенько, и возвращайтесь завтра. Я предварю о вашемъ пріѣздѣ Аглаю Константиновну, значительнымъ тономъ добавилъ онъ.
Гундуровъ понялъ что оставалось еще окончательно уломать княгиню, а что онъ пока допущенъ лишь контрабандой въ Сицкомъ. Онъ вздохнулъ, уныло взглянулъ на Лину, и поникъ головой.
Лица страшно поблѣднѣла вдругъ. Она словно вся приковалась неподвижными зрачками къ лицу Сергѣя. Мучительная борьба изображалась на ея собственномъ лицѣ. Мгновенная буря словно смела съ него разомъ теперь весь цвѣтъ, все обаяющее оживленіе жизни; выраженіе какой-то леденящей тоски и страха пробѣгало теперь въ этихъ тонкихъ, въ этихъ нѣжныхъ чертахъ… «За что, за что?» словно вырывалось изъ глубины души ея наружу.