Рудневъ быстрымъ движеніемъ наклонился къ самому лицу ея.
Онъ внезапно отшатнулся съ блѣднымъ, испуганнымъ лицомъ.
— Я… умираю… пронесся слабый, какъ сонный и счастливый вздохъ ребенка, — и тутъ же замеръ послѣдній звукъ ея голоса.
Князь Ларіонъ глухо вскрикнулъ, схватилъ ея холодѣющіе пальцы…
Старикъ смотритель какимъ-то экстатическимъ движеніемъ вскинулъ глаза свои и руки вверхъ:
— Отлетѣла! вырвалось у него стономъ изъ груди.
Дверь широко распахнулась еще разъ, и съ раскинутымъ вѣеромъ въ одной рукѣ, съ распущеннымъ платкомъ въ другой, вплыла въ комнату Аглая Константиновна.
— Eh bien, Lina, le sommeil vous а-t-il fait du bien? Et moi je meurs de chaud et d'avoir monté cet escalier si raide! заголосила она еще съ порога, тяжело отдуваясь и никого не видя изъ-за прыгавшаго предъ лицомъ ея огромнаго опахала.
Молчаніе въ отвѣтъ. Эти три темныя мужскія фигуры какою-то зловѣщею группой обступившія кресло ея дочери и застилавшія ее собою…. Аглаѣ стало вдругъ страшно.
— Qu'est ce qu'il у а-donc? крикнула она, подбѣгая и отталкивая наклонившагося еще разъ къ лицу Лины доктора.
Она глянула, увидала эти закатившіеся, уже недвижные глаза…
— Ils m'ont tué ma fille, ils m'ont tué ma fille! визгнула она во всю силу своихъ легкихъ, и повалилась навзничь въ истерическомъ припадкѣ.
XLVII
Настала ночь…. Она лежала на столѣ, озаренная свѣчами въ высокихъ церковныхъ шандалахъ, вся бѣлая, въ бѣлой кисеѣ, усыпанная свѣжими цвѣтами, въ вѣнкѣ изъ бѣлыхъ розъ на распущенныхъ волосахъ, со сложенными на груди крестомъ руками…. Такими на полотнахъ старыхъ мастеровъ пишутся непорочныя съ летящими встрѣчать ихъ съ неба дѣтскими головками ангеловъ на трепещущихъ свѣтлыхъ крылахъ…. Она уснула — и небесныя видѣнія, казалось, видѣлись ей теперь; что-то безбрежное, глубокое, божественно-счастливое лежало на этомъ обликѣ, говорило въ складкѣ строго, таинственно улыбавшихся устъ. Такой улыбки, такого выраженія нѣтъ у живыхъ, — ихъ даетъ на грани земнаго бытія какъ бы мгновенное прозрѣніе иной, вѣчно сущей, безпредѣльной жизни….
Къ открытыя настежъ окна покоя глядѣли съ темнаго неба сверкающія звѣзды; изъ сада лился волною ночной воздухъ, примѣшивая свою живительную свѣжесть къ проницающему запаху раскиданныхъ по ней цвѣтовъ…. Она уснула и улыбалась небеснымъ видѣніямъ….
Старикъ смотритель стоялъ у нея въ ногахъ, разбитый, съ подгибавшимися то и дѣло колѣнями, и глядѣлъ на нее неотступно сквозь влажную пелену застилавшую ему глаза. Подлѣ него, на выдвинутомъ теперь изъ ея спальни prie-Dieu княжны лежала между двумя свѣчами книга въ бархатномъ переплетѣ съ золотыми застежками, Псалтирь ея, по которому онъ собирался теперь читать надъ нею… Но старый романтикъ медлилъ приступить къ этому чтенію, и дрожавшія уста его шептали строки, неустанно, неотразимо звенѣвшія теперь въ его ухѣ:
Онъ былъ одинъ. Княгиня Аглая Константиновна, въ преизобиліи горя удалившаяся вслѣдъ за обморокомъ подъ сѣни своего ситцеваго кабинета, гдѣ долго лежала пластомъ на диванѣ зарывшись головой въ подушкахъ, заснула теперь на немъ какъ сурокъ. Всѣ обитатели дома, приходившіе поклониться усопшей, перебывали уже тутъ Глаша, горничная ея, только что вышла изъ комнаты, — и изъ-за стѣны отдѣлявшей спальню княжны отъ бывшей комнаты Надежды Ѳедоровны глухимъ и надрывающимъ стономъ доносилось до слуха старика ея нескончаемое, отчаянное рыданіе….
Онъ отеръ еще разъ глаза, подошелъ къ налою, и раскрывъ книгу началъ медленнымъ, прерывающимся голосомъ: «Блажени непорочніи, въ пути ходящій въ законѣ Господни»…
Кто-то притронулся до его локтя. Онъ вздрогнулъ, и обернулся.
Подлѣ него стоялъ князь Ларіонъ, и старикъ вздрогнулъ еще разъ взглянувъ ему въ лицо…. Оно было страшно, страшно своимъ ледянымъ, мертвящимъ спокойствіемъ. Глаза словно ушли въ какую-то пещеру и горѣли оттуда ровнымъ, но прожигающимъ пламенемъ. «Я не жилецъ уже земной», сказали съ перваго раза глаза эти Юшкову.
— Можете оставить меня одного здѣсь? сказалъ ему шепотомъ вошедшій;- не надолго, успѣете всегда начать…. не договорилъ онъ.
Старикъ повелъ чуть-чуть головой, и отошелъ отъ налоя.
— И еще, промолвилъ еле слышно князь, прикасаясь еще разъ рукой къ его рукѣ,- если можно, чтобы никто не входилъ сюда….
Юшковъ молча кивнулъ, и вышелъ.
Князь Ларіонъ неслышно подошелъ къ изголовью покойницы. Онъ низко наклонилъ надъ ней голову, и жадно впился глазами въ недвижныя черты ея. Судороги поводили все лицо его.