— День, день! словно при видѣ чего-то совершенно неожиданнаго, послышались возгласы въ веселомъ роѣ высыпавшемъ на балконъ.
— И смотрите, какъ высоко ужь солнце! Ужасъ! визжали пулярки.
— А вы думаете, который часъ? гаерничалъ Шигаревъ.
— А который?
— Часъ купаться идти. Пойдемте!
Пулярки завизжали снова.
— Не смѣйте такъ моветонничать! крикнула обернувшись на него Eulampe, шедшая предъ нимъ подъ руку съ капитаномъ, и треснула его вѣеромъ по рукаву.
— Сломаете, я вамъ новаго не подарю! засмѣялся Шигаревъ.
— Очень мнѣ нужно! Я бы и не приняла! фыркнула она на это.
— А ты попробуй преподнести! хихикалъ сзади Свищовъ, — примутъ навѣрное!..
Чижевскій съ Женни и ближайше слѣдовавшія за ними пары уже сбѣгали по ступенямъ лѣстницы въ садъ.
— Останемся здѣсь, я не могу, устала, шепнула Лина своему кавалеру, роняя руки на перила балкона, и глядя вдаль мигавшими отъ свѣта глазами. — Ахъ, какъ сладокъ этотъ чистый воздухъ!..
— Господа, mesdames, раздался голосъ выбѣжавшаго изъ залы Кости Подозерина, — куда вы? Княгиня проситъ сейчасъ же въ столовую, ужинать!
— Мы сейчасъ, сейчасъ! крикнулъ снизу Чижевскій;- мы пройдемъ туда садомъ кругомъ дома.
— Графъ Анисьевъ, графъ Анисьевъ!
Подозеринъ поспѣшно сбѣжалъ къ нему.
— Васъ княгиня проситъ
Флигель-адъютантъ сморщилъ брови.
— Что ей угодно?
— Она желаетъ чтобы вы повели ее къ столу.
— Но вы видите, я съ дамой
— Идите, идите, графъ, сказала вполголоса Ольга, — а то мнѣ за это достанется
— Въ такомъ случаѣ mille pardons!
И онъ, посылая мысленно нашу княгиню къ чорту, отправился за Подозеринымъ вверхъ.
Ольга отошла въ сторону. Всѣ остальные пробѣжали мимо нея въ садъ… Она спустилась тоже…
Въ головѣ у нея стояло прежнее: этотъ разговоръ съ Анисьевымъ, открывшій ей то о чемъ она и не догадывалась, собственный богатый домъ въ Петербургѣ, опера, рысаки, Бѣлая Зала, toilette de cour, мужъ, — этотъ самый «капиташка,» въ золотомъ мундирѣ… «И не будетъ онъ смѣшонъ? прыгали ея мысли… Онъ все же mauvais genre, говорить не умѣетъ… И эти усы щеткой, и онъ съ ними цѣловать меня полѣзетъ. Брр…»
— Какъ же это вы однѣ?
Она вздрогнула… Предъ нею стоялъ Ашанинъ.
— Владиміръ Петровичъ! вскрикнула она; — гдѣ это вы скрывались?
— Я никогда не танцую, холодно отвѣтилъ онъ;- игралъ въ карты, потомъ вышелъ пройтись, утро, видите, какое… А гдѣ же вашъ кавалеръ?
— Его потребовала княгиня… Дайте мнѣ вашу руку, вы будете моимъ кавалеромъ за ужиномъ.
Онъ съ раскрытыми широко глазами взглянулъ на нее… Она чуть-чуть вздрогнула…
И въ то же мгновеніе какимъ-то неожиданно, разомъ закипѣвшимъ въ обоихъ ихъ ощущеніемъ поняли они оба: онъ — что она опять въ его власти, она — что человѣкъ этотъ безконечно ей нравился, и что никто не былъ въ состояніи внушить ей то что этотъ человѣкъ…
Они были одни въ аллеѣ. Сквозь частую листву низкіе лучи солнца разбивались золотыми брызгами о розы ея вѣнка, о матовую гладь ея плечь и шеи…
Онъ закинулъ обѣ руки за ея станъ и привлекъ къ себѣ. Она не противилась…
— Ольга, могъ только проговорить онъ, отрываясь отъ ея губъ, — за что промучила ты меня сегодня такъ, за что?…
— Намъ пора… тамъ ужинаютъ… пойдемте, говорила она, едва въ свою очередь приходя въ себя… За что? повторила она, налегая на его руку и сдвигая его съ мѣста, — знаю ли я? Я говорила вамъ, я такая капризная, безумная… Нѣтъ, знаю! воскликнула она вдругъ, какъ бы вспомнивъ, и остановилась. — Я когда васъ вижу… вы видите, совсѣмъ… безсильная. Она нажала свободною рукой грудь ходившую горой подъ ея корсетомъ, — но этого не нужно болѣе никогда, никогда…
— Опять то-же? Ольга, ради Бога! отчаянно вскрикнулъ Ашанинъ. — Ну, хорошо, хорошо, зашепталъ онъ тутъ же, не давая ей времени возразить, — я никогда ужь болѣе, никогда не стану просить… но сегодня, я тебѣ говорилъ, изъ твоей комнаты, по маленькой лѣстницѣ, прямо въ корридоръ, гдѣ уборная….. я буду ждать тебя…
— Теперь?… Глядите — день, дрожащими устами пробормотала она, — мало вамъ что было вчера.
— Лѣстница темная… въ уборныхъ… вездѣ занавѣсы спущены… послѣ этого бала все, и слуги, будетъ спать мертвымъ сномъ… Я буду ждать… да?…
Она вся горѣла… О, этотъ человѣкъ съ его палящими глазами и этимъ голосомъ, проницающимъ, мягкимъ, неотразимымъ!.. Тамъ, впереди, что еще будетъ? Тамъ — торгаши Анисьевы, мужъ «съ усами щеткой,» насильныя ласки, среди блеска неволя… А тутъ, сейчасъ… «Одинъ лишь мигъ!» пронесся у нея вдругъ какимъ-то страстнымъ откровеніемъ мотивъ Глинкинскаго романса…