Она хотѣла отвѣтить какимъ-нибудь учтивымъ возраженіемъ — и не нашла: она именно видѣла въ немъ до сей минуты этого щеголя-жениха Лучіи «невѣдомаго и навязываемаго» ей…..
Онъ горячо заговорилъ опять, сопровождая слова свои движеніями рукъ соотвѣтственнаго, благороднаго характера:
— Я это понялъ, княжна, и уѣзжаю сегодня чтобы не оставить въ васъ и тѣни сомнѣнія насчетъ неосновательности того, что въ вашей мысли соединялось тяжелаго и непріятнаго съ моею личностью….. уѣзжаю чтобы вамъ опять было жить совершенно легко и свободно…. Я сейчасъ шелъ ко княгинѣ проститься, сказалъ онъ, помолчавъ и многозначительно отчеканивая каждое свое слово; — позвольте просить васъ отвѣтить мнѣ совершенно откровенно: полагаете ли вы что, сообщивъ ей все то что я сейчасъ имѣлъ честь передать вамъ, я могу этимъ послужить тому полному душевному успокоенію вашему которое въ настоящую минуту составляетъ предметъ самаго горячаго моего желанія?
Лина почувствовала себя тронутою этимъ «рыцарствомъ».
— «Послужите ли — не знаю, отвѣчала она съ невеселою улыбкой, — но скажите во всякомъ случаѣ, и примите мою искреннюю благодарность за доброе намѣреніе….. и за прямоту вашихъ словъ…. Но, графъ, промолвила она ласково, — зачѣмъ же послѣ этого уѣзжать вамъ такъ скоро, если вамъ нуженъ отдыхъ и Сицкое кажется вамъ пригоднымъ для этого мѣстомъ?
Блестящій Петербуржецъ глянулъ на нее страстнымъ взглядомъ и тотчасъ затѣмъ опустилъ глаза.
— Нѣтъ, княжна, проговорилъ онъ сдавленнымъ голосомъ, — это было бы свыше силъ моихъ: уйти — можно; видѣть и молчать нельзя!
Лина заалѣла:
— На это я ничего сказать вамъ не могу, тихо промолвила она, и встала съ мѣста.
Онъ поспѣшно всталъ тоже, и съ глубокимъ поклономъ и тѣмъ же какъ бы разбитымъ отъ сдержаннаго чувства голосомъ сказалъ:
— Мнѣ остается одно послѣднее слово, княжна: если приведетъ судьба встрѣтиться намъ опять, смѣю просить васъ видѣть во мнѣ человѣка для котораго ваше счастіе будетъ всегда дороже его собственнаго, и который ничего такъ не желаетъ какъ имѣть случай доказать это вамъ на дѣлѣ!..
— Вы уже многое доказали сегодня, чего я не въ правѣ забыть! сказала въ мгновенномъ порывѣ благодарности Лина.
Онъ вздохнулъ уже теперь слышно, во всю грудь:
— Княжна, прошепталъ онъ, — я уѣзжаю отсюда съ сокрушеннымъ сердцемъ, но уношу съ собою слова ваши какъ высшее утѣшеніе… и лучшую награду за все что я… Онъ не договорилъ, какъ бы уже безсильный побороть свое волненіе, низко наклонился еще разъ передъ нею, и быстрыми шагами вышелъ изъ гостиной по направленію лѣстницы… Онъ уходилъ довольный собою такъ какъ еще рѣдко случалось ему въ жизни…
— Неужели все это искренно? спрашивала себя въ свою очередь Лина, — и тихо закачала головой…
XVII
Сцена другаго рода шла въ это время въ будуарѣ княгини Аглаи Константиновны между ею и ея деверемъ…. Князь Ларіонъ начиналъ терять терпѣніе:
— Вотъ уже битыхъ полчаса, говорилъ онъ, — какъ я вамъ объясняю что Hélène, что дочь ваша не безсловесное существо, не кукла, которую вы могли бы заставить садиться, пищать, ложиться или вѣнчаться съ такою же куклой, какъ дѣлаютъ это дѣти, по вашему произволу.
Аглая сидѣла вся багровая и злая донельзя. Какъ ни рѣшительно намѣренъ былъ князь Ларіонъ, по обѣщанію своему Софьѣ Ивановнѣ, «постараться сумѣть» въ разговорѣ съ любезною невѣсткой говорить съ ней такъ чтобъ она «поняла» и послушала, — но онъ былъ дѣйствительно не Зяблинъ: онъ не умѣлъ находить подходящихъ подъ ея пониманіе словъ, способныхъ произвести на нее впечатлѣніе и заставить ее уклониться отъ прямаго предмета ея хотѣнія, къ которому она, какъ рогатыя животныя, неслась неизмѣнно головой внизъ, не видя ничего по сторонамъ и топча подъ ногами съ безжалостною тупостью четвероногаго все что ни попадалось ей при этомъ на пути. Въ каждомъ его даже самомъ спокойномъ, самомъ миролюбивомъ словѣ она инстинктивно чуяла нерасположеніе его, его глубокое пренебреженіе къ ней, къ ея понятіямъ, къ ея «породѣ» — и чувствовала себя глубоко оскорбленною имъ. Она его и боялась, и ненавидѣла въ одно и то же время во глубинѣ своей, какъ выражался онъ, «рабской» натуры, и цѣплялась тѣмъ упорнѣе за рѣшеніе свое выдать дочь за графа Анисьева что (какъ далъ это понять ей однажды «бригантъ») общественное положеніе этого предполагаемаго будущаго зятя ея должно было быть настолько же блестящимъ насколько и положеніе ея beau frère, и что это давало ей возможность не нуждаться въ немъ болѣе, уйти отъ его гнета, отъ того что, говоря о князѣ Ларіонѣ графинѣ Анисьевой въ Римѣ, она называла «l'insupportable tyrannie de son grand air»…