А въ Сицкомъ… Какое безмолвіе, какая тоска свили себѣ въ немъ теперь гнѣздо послѣ недавняго гама, смѣха, праздничнаго сіянія! Какъ пустынно и угрюмо глядѣли эти пышныя хоромы, по лощенымъ паркетамъ которыхъ кое-когда лишь развѣ безшумно проходилъ теперь полусонный дежурный офиціантъ, посланный бдительнымъ Витторіо спустить занавѣсы отъ солнца или смести насѣвшую на мебель пылъ… Изъ гостей оставался одинъ лишь Зяблинъ, каждый день впрочемъ заявлявшій о своемъ ближайшемъ отъѣздѣ, но изо дня въ день продолжавшій все также пить чай съ очарованною имъ хозяйкой. Сама она выходила изъ своихъ внутреннихъ аппартаментовъ лишь въ часы завтрака и обѣда; въ одни лишь эти часы видѣлась она съ деверемъ и дочерью. Невеселы и тяжелы для всѣхъ были эти трапезы, за которыми каждый сидѣлъ глядя въ свою тарелку, часто ни единымъ словомъ во все продолженіе ихъ не обмѣнявшись со своими сосѣдями, и прислушивался отъ нечего дѣлать къ пустой болтовнѣ князька «Базиля» съ его невозмутимымъ Англичаниномъ. Аглая Константиновна не то дулась; не то конфузилась, не смѣя поднять главъ на князя Ларіона; и отворачивая ихъ отъ Лины. Изъ-за стола вставали всѣ поспѣшно, какъ бы отбывъ обременительный долгъ, и тотчасъ же расходились каждый въ свою сторону. Князь Ларіонъ усиленно ходилъ, читалъ, ѣздилъ верхомъ. Лина гуляла до устали и заигрывалась по вечерамъ Бахомъ и Марчелло; строгія вдохновенія которыхъ ладились съ невеселымъ настроеніемъ ея духа…. Между дядей и племянницей отношенія какъ бы вдругъ совершенно порвались: они не сходились, не видались, кромѣ какъ въ часы общихъ трапезъ, тяжелыхъ и безмолвныхъ. Какое-то взаимное недоразумѣніе лежало между ними. Онъ, послѣ того разговора съ ея матерью, наружно какъ бы столько же боялся возобновленія прежней интимности своей съ Линой, сколько внутренно жаждалъ и томился по ней. Онъ ждалъ что она «подойдетъ» сама, сама почувствуетъ потребность тѣхъ прежнихъ, близкихъ, дружескихъ отношеній, «заставитъ его» возобновить ихъ. «Не пожертвовалъ ли онъ себя весь», не подарилъ ли себя, не обѣщалъ ли «избранному ею» полное содѣйствіе и покровительство?… Княжна, въ свою очередь, чувствовала себя исполненною къ нему искреннѣйшей благодарности, и томилась желаніемъ выразить ее ему. Но какъ? Онъ казался ей мраченъ до суровости, онъ удалялся, не искалъ случая разговора съ нею. Она боялась сказать ему слишкомъ мало, или слишкомъ много, — все то же внутреннее чутье подсказывало ей что горячее выраженіе этой благодарности ея способно было бы только растравить ту рану которую, она знала, носилъ онъ въ себѣ съ первой почти минуты появленія Гундурова въ Сицкомъ… Она не старалась углубиться въ разгадку двигавшихъ его побужденій, она останавливалась на тѣхъ объясненіяхъ которыя самъ онъ далъ ей по этому поводу: онъ одинокъ, привыкъ, привязанъ къ ней, онъ видѣлъ въ ней свой «bâton de vieillesse,» ему тяжела мысль потерять ее, разстаться съ существомъ близкимъ ему по крови, по чувствамъ, по симпатіямъ…. «Онъ добръ, дядя, благороденъ, онъ это доказалъ намъ теперь, разсуждала Лина, — но въ немъ, какъ во всѣхъ старыхъ людяхъ, есть своя доля эгоизма: онъ рѣшился теперь стать прямо на нашу сторону, но все же простить мнѣ это онъ сразу не можетъ»…
И такъ шли дни, и какъ бы все далѣе и далѣе расходились они, «и какъ враги избѣгали свиданія и встрѣчи»…
Не весело, но и не мятежно было на душѣ Лины. Она вѣрила, — она умѣла вѣрить. Тяжко было для нея отсутствіе любимаго человѣка, и слезы невольно текли о немъ изъ ея глазъ, но она знала что онъ думалъ ежечасно о ней, какъ и она ежечасно думала и молилась о немъ, знала что она его увидитъ чрезъ извѣстный промежутокъ времени, и терпѣливо считала дни отдѣлявшіе ее отъ этой минуты. О болѣе дальнемъ будущемъ она загадывать не смѣла, но и не отчаивалась въ немъ, — она была увѣрена и въ себѣ, и въ Сергѣѣ,- «да и не грѣхъ ли отчаяніе?…» Забвеніе въ которомъ она была какъ бы оставлена окружавшими ее не тяготило ея; въ настоящую минуту оно было дорого ей, напротивъ: ей были дороги это царствовавшее кругомъ ея людское безмолвіе, и ничѣмъ не стѣсняемая свобода долгихъ, размышленій, и одинокія прогулки по межамъ засѣянныхъ полей, куда обыкновенно направляла она шаги, исчезая какъ птичка среди высокихъ хлѣбовъ, и эта тишь, и ширь, и простота волнующихся линій русской, еще новой для нея, природы, о которой съ дѣтства мечтала она на чужбинѣ и которая такъ близка, такъ родна была ея тихой душѣ. Ей слаще всего было среди этой природы, думать о Гундуровѣ, вспоминать его восторженныя рѣчи, его страстную любовь къ этой дорогой имъ обоимъ родинѣ, «безбрежной» какъ и то чувство которое соединяло ихъ «на вѣки» другъ съ другомъ…