Глаза ея, показалось ему, становились все злѣе, все безпощаднѣе… И тѣмъ соблазнительнѣе, тѣмъ желаннѣе была она для него въ эту минуту.
— Ольга Елпидифоровна, позвольте… попытался онъ было уговорить ее, — но она не дала ему на это времени.
— Вы мнѣ противны, отвратительны! Уходите, а не то я погублю себя и васъ, скандалъ надѣлаю, разкажу все капитану, отцу!.. Этого ли вы хотите?…
— Я удаляюсь, сударыня, проговорилъ онъ послѣ нѣсколькихъ секундъ колебанія, съ желчною улыбкой на побѣлѣвшихъ губахъ, — ни чьей гибели я не желаю. Успокойте ваши нервы, сдѣлайте милость!..
И онъ быстрыми и невѣрными шагами вышелъ изъ палисадника.
Она вскинулась съ мѣста, пробѣжала черезъ весь домъ въ свою комнату, и бросившись тамъ на постель разрыдалась въ подушки неудержимыми слезами:,
— Противный, мерзкій, говорила она себѣ сквозь эти слезы, — хорошо что онъ стоялъ тамъ, за окномъ!.. Будь онъ въ комнатѣ, я бы пожалуй, дура, подъ конецъ не выдержала, на шею ему кинулась…
Ашанинъ прошолъ изъ палисадника во дворъ дома, встрѣтилъ тамъ какого-то мальчика-слугу въ куцомъ фрачкѣ, метавшаго камешками въ сосѣдній заборъ, прервалъ его полезное занятіе пославъ его сказать Вальковскому собираться скорѣе, а самъ, отдавъ кучеру приказаніе пріѣхать съ Иваномъ Ильичемъ на станцію, направился туда, или вѣрнѣе направился самъ не зная куда, по улицамъ незнакомаго ему города, пытаясь заглушить усиленнымъ движеніемъ клокотавшее въ душѣ его бѣшенство… О, что бы онъ далъ теперь чтобы сломить, смять, задушить это «своенравное, злое… и очаровательное созданіе», задушить эту злость безконечными, безумными поцѣлуями…
«Фанатикъ» давнымъ давно уже поджидалъ его на каменномъ крыльцѣ большой двухъэтажной станціи, изучая тѣмъ временемъ «подходцы и складку» сидѣвшаго съ нимъ рядомъ какого-то ямщика-ухоря съ наглымъ и пьянымъ лицомъ («типъ» этого ухоря онъ тутъ же порѣшилъ «воспроизвести» въ піесѣ Ямщики, или какъ гуляетъ староста Семенъ Ивановичъ, которую давно уже жаждалъ поставить на «благородномъ театрикѣ»), когда нашъ Донъ Жуанъ, все такъ же злой, на успѣвшій уже порядочно устать, появился предъ нимъ.
— Гдѣ это ты шатался? Обѣдъ давно готовъ, пробурчалъ онъ, — у меня въ животѣ барабанщики съ часъ ужь времени зорю бьютъ.
— Тебѣ бы жрать все! злобно отрѣзалъ въ отвѣтъ Аріанинъ, подымаясь къ нему по ступенямъ крыльца.
— Ну, а что у тебя тамъ, подмигнулъ ему Вальковскій съ нескрываемымъ злорадствомъ въ тонѣ и усмѣшкѣ сопровождавшей эти слова, — сорвалось, видно? И въ комнату то-есть не пустили даже?…
— Молчи, болванъ! прошипѣлъ на него красавецъ сверкая загорѣвшимися новымъ бѣшенствомъ глазами.
— Работа! крикнулъ въ то же время сидѣвшій подлѣ «фанатика» ямщикъ, кидаясь съ мѣста внизъ подъ шумъ колесъ подъѣзжавшей къ станціи дорожной кареты и, огибая крыльцо, побѣжалъ къ лошадямъ своимъ въ конюшню.
Городъ стоялъ на большомъ московско-курскомъ шоссе; проѣздъ былъ огромный, къ станціи съ громомъ колокольчиковъ и гикомъ ямщиковъ, то и дѣло подъѣзжали и отъѣзжали отъ нея экипажи всякихъ родовъ и видовъ.
Изъ подкатившей теперь къ ея крыльцу кареты вышла молодая, маленькая и худенькая барыня съ полу болѣзненнымъ, полупикантнымъ выраженіемъ блѣднаго и капризнаго лица. Она держала въ одной рукѣ дорожный мѣшокъ и, чуть-чуть приподнявъ другою спереди платье, брезгливо принялась всходить по пыльнымъ ступенямъ на самыхъ кончикахъ крохотныхъ ножекъ, обутыхъ въ ботинки бронзовой кожи.
— Зинаида Васильевна! выкликнулъ, уставясь глазами на эти ножки, отверженный искуситель Ольги Акулиной.
— Ахъ, Владиміръ Петровичъ! отвѣтила она такимъ же восклицаніемъ, моргнула съ видимо радостнымъ видомъ недурными, быстрыми, темными глазами, — здравствуйте! Какъ вы здѣсь?
— Проѣздомъ. А вы куда, и откуда?
— Изъ Москвы, въ деревню къ maman, которая должна прислать сюда за мною лошадей. И вообразите (личико ея при этомъ все сморщилось какою-то очень милою жалобною гримаской), горничная моя, какъ нарочно, заболѣла вчера, горячкой, я должна была отправить ее въ больницу, а сама уѣхала fine seule и, если теперь лошади отъ maman не пришли, я принуждена буду ожидать одна здѣсь, въ этой отвратительной гостинницѣ,- я ее давно знаю…
— Можно сейчасъ провѣдать, сказалъ Ашанинъ:- Ваня, сходи тутъ, спроси, нѣтъ ли лошадей и посланнаго изъ деревни Маріи Николаевны Кошанской?
Вальковскій глянулъ злобнымъ взглядомъ на него и на говорившую съ нимъ даму, поднялся однако послушно съ мѣста и отправился исполнять порученіе.
— А у матушки вашей имѣніе тутъ не подалеку? сказалъ Ашанинъ, продолжая стоять на крыльцѣ съ пріѣзжею.