В один из дней мы дали концерт в зале филармонии "Рудольфинум". Когда концерт кончился и мы вышли из здания, то увидели, что нас ждет толпа молодежи. Этот зал стоит на возвышении, к которому ведет целый каскад ступеней. Нас подхватили на руки, понесли по ступеням и внесли в машину вместе с охапками цветов. Это было чрезвычайно трогательно!
Ровно через год, в 1949 году, такой же фестиваль состоялся в Будапеште. С раннего утра и до позднего вечера молодежь распевала песни, возникали танцы под звуки национальных оркестров. Во всех театрах, на стадионах, открытых эстрадах, в парках, садах, проходили концерты, конкурсы, участники фестиваля знакомили молодежь с искусством своих стран и народов.
Впечатление от этой поездки тоже было необыкновенно сильным. Стояло лето, был жаркий июль, мы гуляли по красивому городу, разделенному Дунаем на две части - гористую Буду и равнинный Пешт, где находятся все учреждения и магазины, любовались Дунаем, перекинутыми через него очень красивыми мостами, обилием цветов. Нас поразила масса бассейнов, в которые поступает вода из естественных теплых источников и ключей, и то, что специальные механизмы создают в бассейне волны, так как считается, что самое интересное купание - в волнующейся воде.
В Будапеште мы тоже выступали на конкурсе. На этот раз вместе со мной были Евгения Смоленская и Вера Фирсова. Все мы заняли первые места. Вторую премию получила Мария Звездина.
Большой приз фестиваля - самую высшую награду - завоевал и коллектив молодых артистов балета Большого театра. Солисты Р. Стручкова, М. Плисецкая, Г. Фарманянц, Ю. Кондратов и А. Лапаури получили первые премии на конкурсе классического балета.
Эти два фестиваля необыкновенно подняли наш дух, а в Большом театре для нас открылась широкая дорога для освоения нового сложного репертуара.
После того как я вернулся из Праги, в одной из наших канцелярий ко мне подошел Мелик-Пашаев и, взяв под руку, как он обычно это делал, стал спрашивать: "Ваня, ну, как живете, как дела?" Потом он похвалил меня: "Вот вы сколько спели. Молодец, чудесно! Вы так работаете! Так только и нужно! Обязательно так!" Мы разговорились, и вдруг Александр Шамильевич сказал: "Мы сейчас ставим "Руслана и Людмилу". Я хочу, чтобы вы спели Руслана".
Когда я это услышал, то не знаю, больше обрадовался или испугался. Наверное, больше испугался. Ведь Руслан - самая трудная партия в басовом репертуаре. Она написана для баритона, но по традиции ее поют басы, начиная с того великого Осипа Афанасьевича Петрова, который явился первым исполнителем этой роли, а потом Руслана стали петь Шаляпин, В. Петров, Рейзен, Г. Пирогов, А. Пирогов, Батурин. Правда, Федор Иванович недолго ее пел, видимо, она не устраивала его как актера - в этой роли негде развернуться, она очень статичная.
Так как партия Руслана баритональная, она очень высокая. Я как-то не поленился и сосчитал, сколько же в первом акте, очень трудном и напряженном, верхних нот ми-бемоль. Их около ста! И петь их нужно по-разному - то громко, то мягко, мецца воче, то пиано и пианиссимо. И я сразу же свои сомнения высказал Александру Шамильевичу:
- У меня это не выйдет. Я уверен, что у меня это не получится.
Но он меня подбодрил:
- Ваня, а я уверен, что у вас это получится. Нужно только заниматься. Ведь спели же вы все предыдущие партии. Они тоже трудные. Давайте работать.
Я выучил партию, и мы приступили к репетициям. Начали с первого трудного акта, затем остановились на небольшой и нетрудной сцене в гроте у Финна и подошли к самой главной арии "О поле, поле". Весь камень преткновения заключается в этой сцене, пожалуй, одной из самых трудных в басовом репертуаре. Если актер не может ее спеть - он не Руслан. С первой частью арии я справлялся спокойно, она мягкая, певучая, лирическая. А во второй части - "Дай, Перун, булатный меч мне по руке" и "О, Людмила, Лель сулил нам радость",- высокой, бравурной, меня не хватало. До половины допою, а дальше не могу.
Мелик-Пашаев мне тогда посоветовал:
- Ваня, вы распределите свои силы, сразу очень не увлекайтесь, приберегите голос для второй части.
И такт за тактом, кусок за куском он повел меня так, что я арию спел.
- Вот видите, спели, давайте еще.
Я еще спел.
- Ну, вы просто дурака валяли, у вас все звучит.
Однако я еще не очень был в себе уверен. Иногда выходило, иногда нет, хотя чаще стало получаться. Я много занимался. Нужно было распределить дыхание, голос, чтобы подойти к кульминации "во всеоружии". Наконец наступила оркестровая репетиция. На нее пришли Лемешев, Михайлов, Батурин, весь цвет Большого театра. Многим ведь хотелось просто послушать, как готовится спектакль. Первым Мелик-Пашаев пригласил меня, хотя на премьеру был намечен Александр Иосифович Батурин. Он был тогда народным артистом РСФСР, а я еще "никем". Я пропел первое действие, сцену с Финном. Все нормально. Теперь "О поле, поле". Тут я заволновался, но решил взять себя в руки, собрался и вдруг спел лучше, чем раньше. Видимо, присутствие таких больших певцов меня подстегнуло. Они даже мне зааплодировали.
И недели через три-четыре, уже после оркестровых репетиций, я 20 мая 1948 года пел премьеру. Так колоссальнейшая работа завершилась победой.
После того, как я уже несколько раз спел Руслана, встречаю как-то раз в театре Александра Степановича Пирогова. Он меня поздравил с исполнением такой трудной партии.
- Гриша Пирогов,- говорит,- прекрасно пел, и я пел, но нам это тоже давалось с трудом, так что я знаю, как это сложно.
- Все у меня идет хорошо, пока я не начинаю петь вторую часть арии "Дай, Перун, булатный меч мне по руке",- пожаловался я Александру Степановичу,- дыхание сбивается, и я еле допеваю.
- А почему так?
- Когда я ищу мечи и отбрасываю их, так как они легкие (а мои движения сопровождались звучанием оркестра и были продиктованы музыкой), пока наклоняюсь за одним, за вторым, за третьим, за пятым,- дыхания и не хватает.
- Меня Гриша учил, а я вам по наследству передам, что нужно делать. Вы перед этой сценой, когда декорации поставят, несколько мечей воткните в пригорки так, чтобы они кверху ручками торчали. И, когда вы будете искать мечи, один-другой можно ногой отбросить, те, которые повыше, вырвите руками и бросьте перед собой, чтобы не напрягаться, не наклоняться, не сбивать дыхания.
И когда я так сделал, то понял чудодейственную силу этого совета и очень поблагодарил Александра Степановича.
Позже мой педагог рассказывал мне, что Григорий Степанович Пирогов был изумительным Русланом. Его голос звучал, как виолончель - так мягко он пел. И я старался ему подражать.
Наш спектакль публика приняла бурно, и после премьеры "Руслана" в печати появились отклики на постановку. 14 июля в газете "Вечерняя Москва" критик И. Мартынов писал: "Надо отдать должное значительности усилий, затраченных на эту постановку. Для всякого, знакомого с партитурой, ясно, какого напряженного творческого труда потребовало осуществление спектакля. Этот труд принес ряд несомненных успехов". Во всех рецензиях больших похвал заслужили первые исполнители главных партий: И. Масленникова, С. Лемешев, М. Кузнецова, Н. Ханаев, Е. Антонова, М. Рейзен; отмечалась значительность работы, проделанной А. Мелик-Пашаевым, нравилось художественное оформление спектакля художника В. Дмитриева. Это была, действительно, настоящая пушкинская сказка. Режиссером был замечательный балетмейстер, поставивший с блеском ряд балетных спектаклей в Большом театре. Однако, и в оперных постановках режиссер Ростислав Владимирович Захаров показал себя с лучшей стороны.
При оформлении спектакля художник пользовался приемом контрастного сопоставления картин. Вся блестящая солнечная сцена венчания, проходившего перед дворцом, сменялась картиной в пещере Финна, а потом действие переносилось в темный лес, где Фарлаф встречался с Наиной. Большое впечатление производило поле, усеянное мертвыми костями, копьями и поломанными мечами. Постепенно туман над ним рассеивался и появлялась огромная во всю сцену Голова с живыми подвижными глазами и подвижными бровями. Она шевелила губами и дула на Руслана.