Однако, как такая самоподача соотносилась с его настоящим образом мыслей? Рассказ знакомого семьи о корректном обращении немцев с советскими военнопленными, был чистым вымыслом, или, как теперь принято говорить, «фейком». Как выяснилось по ходу следствия, этим знакомым, побывавшим «под немцами», являлся легендарный И.С. Жоров. Еврей по национальности, получивший высшее медицинское образование при советской власти, он с первых дней войны добровольцем ушел на фронт. А оказавшись в 1942 г. вместе с 33–й армией в окружении под Вязьмой, а потом и в плену, продолжал оказывать помощь раненым бойцам — многих из них под видом умерших он сумел переправить в безопасное место. После выхода из окружения, весной 1943 г., он был назначен главным хирургом 2-го Белорусского фронта. А заглянув во время короткой побывки в Москве к Шахуриным, с негодованием описывал бесчинства противника, т. е. говорил прямо противоположное тому, что ему приписывал младший Шахурин[56]. Почти с уверенностью можно сказать, что таким же наветом было восхищение порядком и благоустройством в Германии, которое Володя относил на счет авиаконструктора и зам. наркома авиапромышленности А.С. Яковлева, побывавшего до войны в Германии. Крайне маловероятно, чтобы Яковлев, человек в высшей степени осторожный и осмотрительный, стал изливать подобные восторги (даже, если бы они у него и были) своему прямому начальнику. Получается, что передавая суждения знакомых ему людей, которые противоречили официальной позиции и мнениям абсолютного большинства советских людей, Володя отчаянно блефовал. Его старания представить Германию и вермахт в лучшем свете, вместе с показным пристрастием к нацистским символам и званиям, были частью спланированной интриги, которую он нагнетал вокруг собственной персоны.
Материалы следственного дела показывают, что действительное отношение Шахурина-младшего к противнику, событиям в стране и на фронте было все же другим. И в его переписке с отцом, и в его личном дневнике звучали вполне искренние патриотические ноты. Одновременно он зачитывался книгами писателей-антифашистов, вырезал из газет и сам рисовал карикатуры на нацистских главарей[57]. Следует также отметить, что Володя гордился высоким положением отца и опасался его неосторожной компрометации со стороны семьи[58]. Эти факты наталкивают на мысль о мотивах создания подпольной группы, которые не исчерпывались желанием верховодить товарищами, прельщавшимися активностью на запретной стороне. По всей видимости, их также можно связать с его увлечением разведкой, контрразведкой и потаенной мечтой связать свою судьбу с этими службами: он не только интересовался литературой по данному предмету, но и пытался шпионить за подозрительным англичанином, проживавшим в гостинице «Метрополь»[59]. В свете тяготения к этим занятиям можно предположить, что Володя Шахурин был вполне способен создать легендированный объект, т. е. фальшивую по сути, но аутентичную для остальных участников организацию, которую на определенном этапе можно было бы предъявить заинтересованным органам в порядке доказательства своей профпригодности. На такую возможность намекает, во-первых, эпиграф к его дневнику, взятый из «Героя нашего времени»: «Быть всегда на страже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг, одним толчком опрокинуть все грандиозное здание из хитростей и замыслов — вот что я называю жизнью…»[60]. А, во-вторых, однажды заданный товарищам вопрос о том, как бы они обошлись с врагом, который встал на их пути. Один из опрошенных ответил, что он вступил бы со своим врагом в борьбу, второй предположил, что захотел бы переубедить его. Володя высмеял обоих и сказал, что лично он постарался бы принять врага ласково, а затем предложил бы ему отравленную конфету[61]. Можно выдвинуть гипотезу: история с «антисоветской фашистской организацией» была той самой отравленной конфетой, которую он «любезно» протягивал некоторым из одноклассников. На этот коварный замысел его могли толкнуть переживания из-за презрения педагогов и части одноклассников, для некоторых из которых предметом насмешек было и его заикание. В порядке сведения счетов он мог завлечь обидчиков из класса в занятие с опасным исходом, а реализовав план до конца, — продемонстрировать свое могущество и педагогам.
58
В частности, эти опасения относились к матери, любившей устраивать веселые вечеринки и щеголять роскошными нарядами, невзирая на военное время//Там же. Л. 209–210.